«Между прочею была знатна...»

«Ендовы, кунганы, четвертины — круглые, шестигранные, лохани, корчаги, кружки — малые, средние, большие, бутылки, стаканы, солонки, чайники, кофейники, коробки табашные, круглые, перешницы, блюда, сковородки с ручками, рукомойники, тарелки...» Этот реестр художественно украшенной медной посуды был составлен во второй половине XVIII века. И глядя на эти изделия, восхищаясь их художественным совершенством и обилием, трудно представить, что все это — детище лишь нескольких десятилетий.
Уральская художественная медная посуда, блестящий, но кратковременный феномен русского народного искусства, словно иллюстрирует ту часто забываемую истину, что за «красным узорочьем» орнаментов, отточенностью форм, за всем тем реально-сказочным миром народной фантазии — «проза» истории с ее неумолимыми экономическими закономерностями и неожиданностями.

В Нижнетагильском краеведческом музее стоит массивный двадцатишестипудовый медный стол, украшенный надписью: «Сия первая в России медь отыскана в Сибири бывшим комиссаром Никитою Демидовичем Демидовым по грамотам Великого Государя Императора Петра Первого в 1702, 1705 и 1709 годах, а из сей первовыплавленной Российской меди сделан оный стол в 1715 году».
С точки зрения строгой фактографии текст этот неточен. Если проследить историю древнерусского металлургического дела, будет видно, что производство медных изделий из уральских руд на территории нашей страны не прерывалось со времен изначальных «славянских древностей».
Почти на каждом славянском городище, начиная с VI века, исследователи находят тигли для плавки, литейные формы и сами произведения меднолитейного производства — украшения и хозяйственно-бытовые. В «седую древность» уходит такая сложнейшая меднолитейная технология, как литье по исчезающей восковой модели, позволяющая изготовлять тончайшие     орнаментированные       украшения.
И уже тогда одним из основных источников медной руды, видимо, был Урал. Академик Б. А. Рыбаков писал: «Северо-восток Европы изобиловал медными украшениями, сырьем для которых являлась.очевидно, уральская медь, поступавшая через Прикамье и Среднее Поволжье далее на запад». (А экспедиция Института археологии АН СССР, возглавляемая Е. Н. Черных, установила, что вообще древнейшие медные рудники на Урале были заложены еще во втором тысячелетии до новой эры, а изделия, выплавляемые из уральской руды того времени, обнаружены за сотни и тысячи километров.) Широко известны также рудники и изделия из меди коренных малых народов Урала и Восточной Сибири. Да и в то время, когда добывалась руда для демидовского стола, уже десятилетия работал на Северном Урале Пыскорский медноделательный завод.
...И все же текст на этом столе, несмотря на его историческую неточность, можно считать символически истинным, так как история уральской медной металлургии — в современном смысле этого слова — начинается именно на рубеже XVII—XVIII веков.
В XVII веке в России выделилось два крупных металлургических центра — Подмосковный и Олонецкий. Но ни качество руд разрабатываемых месторождений, ни объем производства в этих центрах не могли удовлетворить потребности государства в металле. Особенно остро ощущалась нехватка промышленной меди — она почти целиком ввозилась из-за границы. «...На строение пушечное медь привозят из Архангельского города и из Свейского государства»,— сохранилась запись подъячего посольского приказа Г. Котошихина.
Петр Первый, как писал исследователь истории русской техники В. В. Данилевский, «отлично понял, что для того, чтобы победить Карла XII и прорубить окно в Европу, необходимо создать новое и большое по тому времени производство металла. Сознавая эту необходимость, Петр I, как и всегда, действовал решительно, круто и заложил ту основу, на которой выросла новая русская металлургия. Он вызвал к жизни новый Урал, ставший после его трудов основным   горнозаводским   районом страны». И промышленное производство меди стало одной из главных задач петровской металлургии. В 1697 году воевода Казани Петр Львов получает царский указ: «...И буде медная руда сыщется... заводить медные руды заводы и медь плавить против прежнего». Символично и то, что уже первый номер первой русской газеты «Ведомости» от 2 января 1703 года сообщает: «Из Казани пишут. На реке Соку нашли много нефти и медной руды, из этой руды медь выплавили изрядну, отчего чают немалую быть прибыль Московскому государству».
Уральское металлургическое производство с самого начала создавалось как сложный металлодобывающий, металлообрабатывающий и научно-исследовательский комплекс. Поиски рудных месторождений — в отличие от традиционных, разрозненных и случайных старательных поисков — стали делом государственным. Возглавляли его Сибирский и Рудный приказы, специально созданная Берг-коллегия, Российская академия. Во главе с группой горных специалистов с целью разведывания рудных месторождений, строительства новых и улучшения старых заводов на Урал выезжает В. Н. Татищев. Государственное значение придавалось и освоению ранее накопленного опыта. В правительственных указах специально отмечалось: «...для того дать мастеров с Олонца». На Екатеринбургский завод, построенный олонецкими мастерами под руководством В. Н. Татищева, было переведено и олонецкое оборудование.
О государственной постановке дела свидетельствует и то, что владельцы медных заводов получали право не платить оброка и не вносить торговые пошлины в течение семи лет после окончания строительства, а по истечений этого срока с них взималась в казну лишь десятая часть выплавленной меди. Правительство строго следило и за качеством выплавленной меди — с этой целью была отработана и внедрена сложная, промышленного типа, технология обработки руды, «дабы выплавляемая медь очищаема и представляема в надежном переделе была хорошей и чистой доброты». При медных заводах организовывались «лаблатории», «пробирные избы», в которых «пробиреры» исследовали особенности руды каждого месторождения, определяли способы ее очистки, отрабатывали технологию выплавки. О том, какое внимание уделялось качеству металла, свидетельствует глава из рукописи «Описание уральских и сибирских заводов» одного из «капитанов» уральской металлургии В. Геннина: «И которые руды... для пробы даны будут, оные пробовать верно, без всякой фальши, и после пробы зерна, называемые кених, взвеся, записать в пробирную книгу имянно: из которого места те руды привезены и когда опробированы и сколько имеет оной металл центнеров, и куда надлежит о том репортовать. И те пробованные руды положить с надписанием ярлыков в лаблатории для сохранения и знания впредь в ящики, учиненные для того особливые...
Пробирные вески беречь от сырости и пыли и от протчей нечистоты и для того всегда содержать их в корпусе за стеклом, а буде стекла нет, то хотя и за слюдою, дабы оные не испортились, но всегда б были верны и окуратны». (За качеством меди существовал контроль и иного рода: «...и как начнут плавить, то запереть их, мастеровых людей... за решетку снаружи замком... а ключ иметь в конторе, чтоб им до окончания плавки не выходить и к ним також никому не входить...»)
Много внимания уделялось обучению будущих мастеров. Так, по указу Петра I уже в 1709 году в Невьянске была учреждена «цифирная школа». В своем проекте Горного устава В. Н. Татищев учитывал необходимость организации целой сети «горных школ» и заводского обучения. И хотя по ряду причин Горный устав Татищева так и не был утвержден, отдельные его пункты вошли в практику горнозаводского дела, в том числе и пункт о заводских школах. Судя по описаниям многочисленных путешественников по Уралу, в таких школах обучали «словесному и письменному» русскому языку, арифметике, геометрии, тригонометрии, черчению и «рисованию ручному».
Таким образом, только целый комплекс мероприятий — как организационного, экономического, так и технологического характера — позволил создать в кратчайшие исторические сроки на Урале медеплавильное производство, соответствующее государственным требованиям и нуждам. Достаточно сказать, что если до 1721 года со всех медеплавильных казенных уральских заводов было отправлено в Москву всего 707 пудов меди, то уже с 1723 по 1734 год они выплавляли в среднем по 6700 пудов. А ко второй половине века вообще вся выплавка меди, производившаяся частными заводами, сосредоточилась на Урале. И из металла, по своей дефицитности и ценности сравнимого с серебром, медь очень быстро стала дешевым сырьем, доступным для производства бытовых, каждодневного пользования массовых изделий. Не случайно уже в 1728 году царский указ предписал: «Медь для продажи... в досках делать, расковывать, а некоторую часть переделывать в котлы... расковочную медь также и посуду посылать для продажи в сибирские губернии и на Макарьевскую ярмарку»...
Конечно, медная посуда и до этого времени была известна на Урале, но в основном привозная — из центральных промышленных районов, не отличалась разнообразием: главным образом, котлы, тазы, ковши и сковороды — и стоила, естественно, очень дорого. Сохранилось, например, свидетельство, что за два тазика и котел купили двадцать соболей и соболиную шубу.
А уже в 1729 году за один лишь месяц один лишь завод продал «в разные слободы охочим людям дельной медной посуды» три с лишним пуда по тридцать три копейки за фунт. Медная посуда стала продаваться и «в торговых лавках» на территории заводов, и «в разные слободы», и на ярмарках, ее везли в Москву, Нижний Новгород, Петербург, Казань. В конце первой половины XVIII века на Урале появились и горнозаводчики, особое внимание уделявшие производству именно посуды. Она, например, прославила Сысертскнй завод А. Турчанинова, которого академик П. Паллас выделил как «первого в России, к удивлению всех иностранцев, доведшего до совершенства»  посудное дело. Характерно замечание академика И. Лепехина о Суксунском заводе А. Г. Демидова: «Самое большое достоинство сего завода состоит в делании медной посуды, которая отправляется не только в окольные, но и в отдаленные места, и делается с изрядным искусством».
Новому производству нужны были и новые мастера. И можно сказать, что уральскую медную посуду делала вся Россия. Как в начале уральского горнозаводского дела стоял олонецкий опыт и знания, олонецкие и тульские мастера, так и сейчас со всей России на Урал везли — часто под стражей — мастеров медноделательного производства. (И мы пока можем только гадать, какая трагедия кроется за скупыми архивными строчками о том, что мастера Петр Федоров и Савела Никитин, уже доставленные в Екатеринбург, сбежали, «будучи скованы с подкараулу казанских солдат».) «Правительствующий сенат» даже издал специальный указ, регламентирующий порядок поощрения мастеров посудного дела: «...жалованья давать мастерам, смотря по их искусствам, и которые в мастерствах будут превосходить, таким прибавлять...» Предписывалось мастерам и ставить личное клеймо на каждое изделие, «дабы между прочею была знатна».
А относительная дешевизна и в то же время «престижность» обусловили, говоря современным языком, и покупательскую конъюнктуру медной посуды: она стала народной посудой. И спрос определил предложение.
Первоначально медная посуда была гладкостенной, без рисунков — массивная и грубоватая, она удовлетворяла только двум требованиям: была практична и недорога. Но став «своей» в убранстве избы или купеческих — средней руки — палат, она быстро «оделась» соответственно всей остальной обстановке, так как не могла отставать своей нарядностью от «старожилов» народного интерьера и платяных сундуков. Однако сама массовость, «ширпотребность» медной посуды не позволила ей следовать только дедовским вкусам и пристрастиям. Да, старинные ендовы, корчаги, каравайницы, чарки, сбитенники с излюбленными традиционными мотивами чеканных орнаментов, гравированных изображений продолжили свою жизнь уже в фабричном исполнении. Но наряду с чисто древнерусскими типами изделий мастера изготовляли и кофейники, и «табашницы», и стилизованные — под «барские» — шкатулки, и чайные наборы для очень быстро распространившегося в то время во всех слоях русского общества «чайного ритуала». От прошлого столетия сохранился и стал даже основным орнаментальный мотив на медной посуде: растительный, сказочно-узорчатый, условный. Но в этом растительном ковре мы видим уже и реальные цветы, растения, деревья, и «дворцовые» гирлянды, и геральдических зверей, столь характерных для профессионального искусства того времени. Правда, сами эти диковинные и чужестранные звери очень быстро освоились в традиционном, сказочно-фольклорном мире русского искусства. Заморский павлин в нем явно почувствовал себя столь же естественно, как и петух-абориген, а свирепый, по геральдической «характеристике», лев стал абсолютно миролюбивым «левиком».
...Так, вдали от петербургских «ассамблей», дворцового и усадебного великолепия начинающегося классицизма, в «закоптелом углу» России во всей своей красоте расцвели на промышленной уже основе традиции древнерусского искусства.
Но это был недолгий расцвет. Уже к восьмидесятым годам столетия уральская медная посуда исчезает с российских рынков. Причем явно не потому, что по качеству становится хуже, примитивнее. Может быть, она перестала удовлетворять вкусам массового потребителя, начавшего требовать от нарядной «красной» посуды уже иных форм и стилей.   Но вряд ли это можно считать основной причиной. Трудно, конечно, сказать, чем бы могла продолжиться история уральской медной посуды именно как художественного промысла. Однако можно предположить, что, как и иные промыслы, благодаря заложенному в самой основе народного искусства умению воспринимать, переплавлять в себе новые стили, вкусы, иные традиции, видоизменяться в соответствии со временем, но оставаться верными себе в своей глубинной основе, уральская художественная медь пережила бы век своего рождения.
Видимо, основная причина в другом. Явно не случайно исчезновение уральской медной посуды как бы возвестило начало упадка всего металлургического производства на Урале конца XVIII века: возникнув на фабричной основе, уральская художественная медь как бы связала свою судьбу с судьбой всего горнозаводского дела Урала.
Более конкретные и точные выводы пока делать трудно. История уральской художественной посуды еще не исследована и не написана, можно указать лишь несколько работ, специально посвященных этому промыслу. Особо хочется выделить обзорную работу Н. Дмитриевой «Медные изделия уральских заводов», вышедшую в буклетной серии «Сокровища Государственного ордена Ленина Исторического музея» (фамилия автора на буклете не указана), и главу монографии Б. В. Павловского «Декоративно-прикладное искусство промышленного Урала» (Москва, 1975 год.) До сих пор еще не расшифровано большинство клейм, скрывающих имена мастеров. Возможно, один из них изобразил себя на тулове стопы, хранящейся в Историческом музее,— сидящий за столом человек чеканит на медном листе распустившийся цветок. Но какое имя скрывается за литерами «АО», мы не знаем.

Т. БЕРЕСТЕЦКАЯ
научный сотрудник
Государственного Исторического музея