«Золотой век» древнейшей культуры Балкан



Конец «золотой» культуры Варны и Аи бунара, а также почти всех памятников Балкано-Карпатья V—IV тысячелетия до новой эры выглядит катастрофическим. Распад выражался скорее всего даже не в физическом истреблении самих людей ордами завоевателей — таких данных у археологов нет. Катастрофа заключалась в почти полном отказе народов последующей бронзовой эпохи от большинства достижений и основных принципов существовавшей здесь блестящей культуры.
Хотя археологи и не наблюдают следов повсеместных военных разрушений, чаще всего они почему-то говорят об ударах извне как основной причине гибели «золотой» культуры. Их взор при этом устремляется на восточноевропейские степи, где в тот период консолидировались и активизировались подвижные группы скотоводческого населения.
Тогда у степняков зарождалось коневодство. Некоторые полагают, что здесь локализовалась «исходная» область древнейших протоиндоевропейцев, а культ коня у народов, говоривших на индоевропейских языках, хорошо известен. С этого момента конница постепенно становится основным, таранным видом войска вплоть до XIX века нашей эры. Испанские всадники XVI века потрясли воображение индейцев, и те приняли неведомых пришельцев за богов. Не будем и мы исключать достаточно сильного воздействия на земледельческое население Балкано-Карпатья   появившихся  с   востока   конных  отрядов.
Нет сомнений также, что какие-то группы степных скотоводов проникли достаточно далеко на запад — в Среднее и Нижнее Подунавье, в Добруджу. Они хоронили своих соплеменников под курганами, и такой способ захоронения с конца IV—III тысячелетия получает век от века все более и более широкое распространение в культурах Старого Света.
Воинственность скотоводов общеизвестна. И не появление ли на Балканах их отрядов отразилось в строфах Гесиода о «медных людях с копьями»: «Были те люди могучи и страшны. Любили грозное дело Арея. Хлеба не ели...»? Любопытно, что и последняя фраза про хлеб тоже «выдает» скотоводов, питающихся по преимуществу молоком и мясом.
И все же мысль о разрушении балкано-карпатских протоцивилизаций под ударами степняков выглядит поспешной и упрощенной. Да и сама гипотеза о завоевании или хотя бы политическом подчинении земледельческих культур восточноевропейскими скотоводами практически не доказана. В XIII веке под неистовыми ударами конницы Чингисхана погибли только те общества, культура которых оказалась внутренне слабой. Остальные лишь видоизменили ряд своих структур, как бы замерли на время, но устояли и выжили. Уничтожение стойких культур возможно, по всей видимости, лишь путем геноцида, физического истребления всего народа — носителя самой культуры. Наверное, поэтому столь часто раздавались тогда призывы вроде: «Убивать всех, кроме младенцев не выше нагайки!» Но такое вряд ли кому удавалось. Это тем более невероятно в отношении многочисленных — в сотни и сотни тысяч — народов Балкано-Карпатья. Скорее всего, именно они и продолжали жить в IV — начале III тысячелетия на тех же холмах-теллях, так же, как и в прошлые времена, сеять хлеб и пасти скот.
Высокоразвитая культура порабощенных завоевывает завоевателей — такое явление отмечается не так уж редко. Македония при Филиппе II установила политическое господство над Грецией, но греческая культура оказалась сильней. И уже македонские воины Александра Великого в IV веке до новой эры разнесли достижения этой культуры на юг — вплоть до Египта и на восток — до полупустынной Бактрии. В противоположном направлении — к Испании и Северо-Западной Африке — эта же культура распространилась после завоевания Греции Римом во II веке до новой эры. Ее принесли туда сами римские завоеватели: культура побежденных покорила их. С тех пор изображения греческих богов, греческую речь и одежду можно было встретить от Пиренеев до Гиндукуша.
Так почему же на Балканах IV тысячелетия не «повторился» вариант греческой истории? Отчего здесь мы не видим аналогии результатам длительной конфронтации кочевых народов со средневековым Китаем, который «сладкой речью и роскошными драгоценностями... привлекал к себе народы, а те усваивали дурное мудрование»? Ведь внешне все было так похоже.

Подводная часть айсберга
Прибегнем теперь к иной модели объяснения катастрофы: внутренний кризис культуры, связанный с нарастанием иррациональных элементов в ее основных структурах и отказом от ее идеалов.
Предельно ясен лишь один момент: с началом бронзового века у народов Балкан кардинально меняются идеологические представления. Старые боги оказались мертвы. Теперь не они диктовали стиль и порядок жизни. По-новому люди стали толковать мир, объяснять все его элементы и связи между ними.
е Об этом говорит перемена всего уклада жизни, всех ритуальных символов, вроде исчезновения фигурок женщин и животных, а также орнаментальных узоров на керамике — этих идеограмм древнего мировоззрения. Как по-новому? — определить очень трудно. Культуры бронзового века не столь щедры на материалы для расшифровки этих загадок, как общества предшествующего времени. Поэтому лучше ограничиться сказанным.
Однако уже слышатся и возражения: то — идеология,   верования  и  прочий  дурман,  но  ведь есть и производство, есть традиции в технологии. Куда исчезли они? Где рудники, подобные Аи бунару? Отчего оказалась забытой великолепная металлургия? Как все это объяснить без коренной смены населения? Это, однако, вопросы, подчиненные современной логике рационального. У древних логика чаще всего была иной.
Историки нередко поражаются той всепоглощающей роли, которую играла идеология в жизни изучаемых ими обществ. Она определяла не только духовную жизнь, но и повседневный быт, не только многочисленные ритуалы, но и все производства, их технологию и порядок работ. Археологические материалы, в частности балканских культур, тому доказательство. Оказывается, что культовую сферу обслуживало множество производств. Среди них и керамическое производство массы ритуальных сосудов. Орнаментация, которой мы так восхищаемся, отнимала, вероятно, гораздо больше времени, нежели изготовление самой посуды. Все это влекло за собой и определенную подчиненность горного дела — добыча глин и минералов, типа графита и охр, для нанесения узоров. В угоду культовым предписаниям лепили и украшали узорами десятки и сотни тысяч фигурок божеств. На эти цели была в конечном итоге направлена добыча золота и златокузнечество — драгоценные украшения погребались в могильных ямах, и их смогли увидеть только люди XX столетия новой эры.
Мы всегда наблюдаем только небольшую, «надводную часть айсберга» культуры или же то, что проявляется весьма очевидно. Под толщей «вод» остаются неведомые нам условности и требования, а их, как правило, было бесчисленное множество. Они опутывали своими регламентациями и табу чисто производственные сферы... Для нас бесспорно, например, что гораздо разумней выплавлять медь близ рудника, а не транспортировать эти многие тысячи тонн руды за десятки или даже сотни километров, но люди проделывали такую работу. Однако нам неведомо, каким еще нелепым, с нашей точки зрения, требованиям подчинялись горняки, металлурги и литейщики, те, кто создавал столь блистательную металлургию, но почему-то оказался строго отделенным от рядовых общинников.
Иррациональным было отказываться от этой высокой технологии горно-металлургического дела. Но ведь не менее иррационально не воспринимать ее носителям новой культуры, если мы, конечно, будем настаивать на пришельцах.
Мы теряемся в догадках. Что здесь: полный и необъяснимый запрет на деятельность, на технологию? Может быть, поголовное истребление по неясным для нас причинам или же изгнание мастеров, отказавшихся воспринять новые традиции? Такие случаи отмечались и в гораздо более поздние времена... Предположений здесь множество, но результат один — отказ от старого.
Сакрализация всех сфер жизни, включая и производственную, — удел не только древнейших обществ. Спустя почти четыре тысячелетия после гибели культуры Варны и Аи бунара, в тяжелейший кризис впала позднеантичная культура. Бесконечные праздники, кровавые зрелища, оргии, извращения во всех общественных сферах характерны для жизни не только Рима, но и провинции. Об этом известно по многочисленной литературе I—III веков новой эры. Но разве смогли бы мы догадаться об этом по археологическим материалам? Все здесь, как ширмой, прикрыто пышностью построек, изысканностью ритуалов, причудливым характером украшений.
Протест назревал изнутри. Сначала процессы текли скрытно, но затем на поверхность вырвались сомнения в господствующей морали, жесточайшая критика всего здания религии и идеологии отмирающего общества:
«Сколько бы я ни исследовал ваших богов, я вижу всего лишь имена некоторых древних мертвецов, слышу басни и узнаю религиозные обряды, основанные на баснях»,— писал Тертуллиан во II веке новой эры.
«Кто из здравомыслящих людей может поверить богам... в виде осла, собаки или свиньи?..»—уязвлял старую религию Арнобий в IV веке. Тертуллиан, Арнобий и многие другие, бывшие вначале приверженцами античной культуры, превращаются в яростных апологетов христианства. Когда их идеи возобладали, еще недавно угнетенные, гонимые и терзаемые христиане — те же греки и римляне — после своей победы с бешеной страстью бросились разрушать античные храмы, разбивать и топить мраморные статуи, сжигать бесценные рукописи древних поэтов и философов. Даже воспоминаний не должно было остаться от языческой мерзости.
«Уничтожайте памятники бесчестия!» — фанатично взывал Татиан, один из раннехристианских проповедников. И это стало лозунгом воинствующей церкви.
Видимо, самые катастрофические и быстрые разрушения культура может претерпеть в результате самоотвержения. Не сохранись письменных свидетельств, археологи могли бы принять руины античных храмов за результат гибельного нашествия врагов. Хотя позднеантичная культура, по всей вероятности, и отличалась намного большим «рационализмом» в сравнении с древнейшей, претерпели серьезнейшие изменения и ее основные производства. Из них прежде всего были разрушены те, которые обслуживали отвергнутую христианами духовную сферу, а их было множество. Цепная реакция развала отразилась и на горнодобывающей, металлургической, бронзолитейной и подобных отраслях. Резко исказилась вся структура фактора социально-экономической, функциональной дифференциации. Перенесемся теперь в XVI век, в Мексику, во времена испанского завоевания этой страны. Познакомимся с иным аспектом воздействия идеологии на судьбу культуры. «Древний миф расчистил путь конкистадорам при их вторжении в ацтекский мир в 1519 году,— пишет знаток древнеиндейской мифологии М. Леон-Портилья.— Появление Фернандо Кортеса и его отряда было сочтено ацтеками за возвращение благожелательного Кетсалькоатля тольтекских времен — белого бородатого бога, создателя искусств и ремесел» Эту горькую ошибку вскоре распознали, и уже в 1524 году мудрецы народа науатль завершили свою беседу с испанскими миссионерами печальными словами:
«Вы говорите, что мы не знаем Владыку всего. Творца небес и земли. Вы говорите, что наши боги —
ложные боги. Таковы странные слова, что вы говорите. Мы взволнованы ими... Но если, как вы говорите нам,
наши боги теперь мертвы. Пусть мы теперь умрем, пусть мы теперь погибнем, Ибо теперь наши боги мертвы...»
Судьба культуры ацтеков известна всем. Она умерла, почти не сопротивляясь, вместе с великолепием своих храмов и ритуалов, своего искусства.

Гибель — не есть забвение
Гибель культуры, особенно великой, вовсе не означает полного забвения. Гибель культуры — это прежде всего распад ее неповторимого комплекса: мировоззрения, социальных институтов, правовых норм, производственных структур, иногда и языка. Но ряд элементов этого комплекса, вопреки кажущемуся порой тотальным отвержению, входит в последующие культуры и формирует их основные структуры. Проходят долгие  века  запретов,  и  старые  истины  как бы из небытия возникают вновь. На самом же деле они таились в памяти поколений.
Наверное, нечто подобное произошло с античной культурой, так бесповоротно отринутой и разрушенной христианством. Тогда казалось, что погибло все. Но даже в руинах храмов проступала неуничтожимая гармония и красота; даже в обломках скульптуры легко угадывалось прекрасное; мудрость философов, единожды высказанная, не могла исчезнуть. И уже сами раннехристианские апологеты, неистово отвергавшие старую культуру, писали на ее языке, а в строки их пламенных проповедей, в ткань грозных древнеиудейских пророчеств исподволь вплетались мысли старых эллинских мудрецов. Наступило время как бы скрытого существования культуры в недрах новой, враждебной ей.
Спустя тысячелетие она стала вновь дорога людям, и тогда наступила эпоха Ренессанса. С того времени настала пора триумфального шествия тех ее достижений, что признаны вечными. Современные философы бьются над проблемами, сформулированными еще Аристотелем. Ученые, открывая нечто новое и не находя в современных языках соответствующих понятий, прибегают для их обозначения к древнегреческим словосочетаниям. Люди вспомнили, что их алфавиты построены на основе древнегреческого. На театральных подмостках звучат слова трагедий Эсхила и Софокла. Поэзия Пушкина насыщена образами гомеровского эпоса. Эллинская архитектура властно сформировала облик помпезных зданий прошлого века, а ныне, как в кривом зеркале, отразилась даже на оштукатуренных фасадах сельских клубов... Поразительно, но для человека нового и новейшего времени само понятие «культура> зачастую тесно ассоциировалось с древнегреческими  образцами.
Не так ли было и с «золотой» культурой Балкан? Нас волнует вопрос: навечно ли была она погребена толщей времени или же ее основные достижения, отвергнутые когда-то подобно античным, лишь опустились на дно памяти, а затем, спустя тысячелетия, возникли в новом качестве? Ведь не будь у нас письменности, что смогли бы мы сказать об античном наследстве в нашей жизни? Думается, очень немногое.
Конечно, память, закрепленная письменными знаками, гораздо надежней и точней словесной. Но и память устная, запечатленная в песнях и эпосе, в рисунках и орнаментах, сыграла свою великую роль в ранней истории человечества. Иначе на чем бы зижделась преемственность культур? «Дописьменная» память удерживала в себе события и представления, образы и примеры для подражания в течение веков и тысячелетий. Гомеровские поэмы слагались за четыреста — пятьсот лет до их записи. Ур Халдейский, где в III тысячелетии жили Фарра и его легендарный сын Авраам, упоминается в «Книге бытия», составленной лишь около 800 года до новой эры. Так стоит ли удивляться, что предания греков архаического периода были в состоянии удержать воспоминания о событиях 28—30-вековой давности.
Когда ученые прибегают к языку метафор, они говорят, что «золотой» век евро-американской современной культуры лежит в руинах античной цивилизации. Когда они же рассуждают о «золотом» веке или же истоках древнеэллинской культуры, то чаще всего приходят к мысли, что «У греков, в отличие от нас, не было ни Греции, ни Рима, которые снабдили бы их техническим словарем и мирскими понятиями, ни Иерусалима в качестве источника религии», как это написал, например, известный исследователь греческой мифологии М. Г. Джеймсон. Но так ли уж правы те, кто утверждает «безродность» греческой культуры? Может быть, ее «золотой» век следует искать в обществах Северных Балкан V—IV тысячелетий до новой эры? Добавим здесь очень важное: мы говорим об истоках культуры, но не самого народа.
Погибшая в Карпатах и на севере Балкан интересующая нас культура могла оказаться как бы сдвинутой на юг полуострова, в Эгею, на Крит. Именно здесь в эпоху бронзы изготовляется керамика с росписью, лепятся из глины и вырезаются из мрамора фигурки людей и животных. На ряде типов металлических орудий — топорах-мотыгах и наконечниках копий — заметны черты, присущие формам исчезнувших северных культур. Параллели эти, скорее, косвенные, но совпадение некоторых важных элементов не может не броситься в глаза.
Поиски в этом направлении идут и будут продолжаться. «Золотая» культура Варны и Аи бунара могла быть колыбелью для древнейшей эллинской культуры, но, конечно, могла и не быть ею. В «золотые», изначальные века своей истории верил любой народ, но далеко не всегда те туманные времена блистали подлинным золотом.