Первостроитель стольной Москвы
«Москву создали три Ивана: Иван Калита, Иван Третий и Иван Грозный» — так нередко начинал свои лекции о нашей столице авторитетнейший исследователь московского зодчества П. Н. Максимов. Действительно, историки до сих пор пишут о «храмах Калиты», «Кремле Ивана III», «соборе Ивана Грозного» (храме Василия Блаженного)... Но к создателям Москвы нужно причислять не только заказчиков строительства, но и исполнителей заказов. Более того, от самих строителей в решающей мере зависел облик подавляющего числа зданий, сооружений, а в итоге — образ всей Москвы. Поэтому, если удается найти имена древних градостроителей, зодчих, каменщиков, плотников, это всегда событие.
В истории Москвы чрезвычайно важным является пятнадцатилетний период правления Ивана Даниловича Калиты. Дело в том, что в начале XIV века развернулась борьба между выдвинувшимися новыми удельными княжескими центрами Тверью и Москвой за гегемонию в северо-восточной Руси. Русские земли, как известно, находились тогда под татаро-монгольским игом. Орда постоянно стравливала между собой русских князей, не допуская их усиления. В результате ряда столкновений победа осталась за Тверью. К тому же авторитет тверских князей на Руси был очень высок. Ситуация, таким образом, складывалась настолько не в пользу Москвы, что она вообще могла не стать общерусской столицей.
Иван Калита, унаследовавший в 1325 году московский стол у старшего брата Юрия Даниловича, погибшего в борьбе с тверскими князьями, не имел возможности какими-либо политическими акциями сразу заполучить для себя великокняжеский стол. На помощь ему и пришли в это время два старых и опытных человека: глава русской православной церкви киевско-владимирский митрополит Петр и боярин Протасий, бывший московским тысяцким еще при отце Калиты Данииле Александровиче. Все трое как бы поделили между собой роли в деле «возвышения Москвы». Три направления деятельности: стремление заполучить великокняжеский стол, строительство Москвы как стольного города Русской земли, перенесение в него центра русской церкви обнаруживаются в словах Петра (переданных составителями его жития) к Ивану Калите: «Аще совета моего, сыну, послушавши и во граде своем Москве соборную церковь каменну поставиши во имя Пречистые Богородицы,— и тебе самого имат Бог благосло-вити и прославит паче инех князей, и распространит град сей паче инех градов... аще и святители поживут в нем, паче же и моя кости зде имут быти». Но роли поначалу распределялись чуть по-иному.
Из приведенного «совета Петра Калите» видно, что инициатива строительства собора, а следовательно, начала перестройки Москвы исходила от киевско-владимирского митрополита. Более того, видя, что московский князь не делает или не может сделать что-либо в этом направлении, Петр сам, поселившись в Москве, начал практически претворять свой совет в жизнь, сам сдвинул тяжелое дело с мертвой точки. Новый белокаменный Успенский собор был заложен и выстроен на сбережения митрополита, на средства всей русской церкви. Собор, следовательно, не был, говоря строго, «храмом Калиты». Петр прикрыл Москву не только своим авторитетом. Еще в 1313 году он получил от хана Узбека уникальную охранную грамоту (ярлык), где, в частности, было записано: «Да никто не обидит на Руси соборную церковь митрополита Петра и его людей». Этот многосмысловой «оберег» и оказался на Москве для ее правового прикрытия, что было немаловажным в ситуации того времени.
Наконец, Петр не зря спешил со строительством собора, заложив его 4 августа 1326 года,— осенью, без перспективы удобного летнего строительства. Он чувствовал приближение смерти и собственноручно выложил в полу собора гробницу для себя (смерть действительно настигла его 21 декабря). Однако перед кончиной Петр призвал к себе «некоего имянем Протасий» и, вручив ему все свои сбережения, завещал окончить постройку: «...бе же Протасий — он муж честен, и верен, и, великими добрыми делы украшен... Двемя же летом минувшим... совершена та соборная церковь и освящена».
Калита занимался своими делами: политикой, войнами, сбором налогов (в том числе и для Орды), расширением земельных владений, «закладывая основы могущества Москвы» (М. Н. Тихомиров) . А созданием стольной Москвы, как можно видеть, занялись его духовный покровитель и соратник отца. Интересно, что именно в год окончания строительства собора 1328-й (дата эта Степенной книги наиболее правдоподобна) Иван Калита стал великим князем. Закрепляя это положение, он по-своему продолжил дело, начатое духовным отцом.
В 1329 году к собору пристраивается придел Поклонения веригам апостола Петра (апостол был тезоименитым святым митрополита). Этот акт свидетельствует о начале поклонения храмоздателю, местной его канонизации. В соборе был похоронен не только «первый московский митрополит», но и брат Калиты — «первый московский великий князь» Юрий Данилович. Храм, следовательно, сразу же мыслился в качестве святыни и символа новой столицы всей Русской земли.
В 1329 году на Площади возводится восьмигранный в плане белокаменный храм «под колоколы» Иоанна Лествич-ника. Это был уже обетный храм Калиты, поставленный во имя тезоименитого святого сына Ивана Ивановича Краснова (то есть красивого,— будущего отца Дмитрия Донского). Строительство осуществлялось сразу же после окончания Успенского собора и очень быстро — всего за три месяца. Поэтому можно полагать, что закладка церкви была произведена раньше, в 1326 году, в год рождения сына. Н. Н. Воронин высказал в этой связи правдивую мысль, что храм был заложен по замыслу митрополита Петра, уроженца Волыни, где существовало много круглых и полигональных храмов.
В 1330 году также по заказу Калиты (на его дворе) выстраивается белокаменный собор Спаса Преображения и к нему в городской монастырь переводятся монахи разоренного загородного Спасо-Даниловского монастыря. Но последний не был ликвидирован. Он просто «раздвоился», и как заметил летописец: «Вкупе оба монастыря под единым началом и под единой паствой неоскудны устрояются».
В 1331 году «бысть пожар на Москве и погоре город Кремник». В аналогичном известии 1354 года московская крепость также названа «Кремником». Термин «Кремль» появился лишь с 1365 года для возводимой каменной крепости Дмитрия (позднее Донского), затем — Ивана III.
К 1333 году, очевидно после ликвидации последствий пожара, была возведена белокаменная церковь Михаила Архангела, ставшая вскоре усыпальницей Ивана Калиты и всех его потомков. Размерами церковь была не меньше Успенского собора, поэтому ее и строили около 3 лет.
«Toe же зимы женися князь Семион Иванович на Москве». На миниатюре из «Царственного летописца» свадьба старшего сына Калиты показана в какой-то каменной палате или, судя по шлемо-видному покрытию над ней, в княжеской Гриднице (тронном зале, позднее на месте Гридницы появилась Грановитая палата). Возможно, каменная Гридница Калиты была выстроена тоже после пожара 1331 года, когда, очевидно, сгорела Гридница деревянная.
И. К. Кондратьев по каким-то неустановленным данным писал, что Успенский собор, заложенный в 1326 году, обрушился и был восстановлен к 1336 году. Найденные при недавних археологических раскопках широченные колонны храма (более 2 м) свидетельствуют о возможной перекладке и усилении колонн при восстановительных работах после обрушения башнеобразного верха храма.
В 1337 году снова «бысть пожар на Москве, згоре церквей 18», причем в 1343 году при новом пожаре летописец отметил, что за 15 лет было четыре великих пожара (Москва, вероятно, сжигалась умышленно сторонниками Твери). Помимо нового ремонта и восстановления облика каменных храмов пришлось в 1338—1339 гг. заново строить дубовый Кремник.
Наконец, перед своей кончиной (март 1340 г.) Иван Калита «заложил бысть... церковь Богоявления каменну, и по отшествии его от земных к Богу и по приказу, совершил сию церковь чюдное Богоявление во святей обители сей их боярин, зовомый имянем Протасий».
Каменный храм был возведен в Кремнике для монахов Богоявленского посадского монастыря, основанного еще при Данииле в 1296 году, но, очевидно, неоднократно разоренного тверичами (еще в 1301 — 1304 гг.), штурмовавшими московскую крепость, и пожарами посада. Несмотря на торжественную закладку великим князем, Богоявленский собор также нужно исключить из понятия «храма Калиты». Дело в том, что сразу же после появления он стал усыпальницей московского боярства и, следовательно, строился на их совокупные средства .В нем, в частности, был похоронен сам строитель собора Протасий, затем — род его, в том числе последние тысяцкие Москвы. Более того, дом Протасия находился рядом с храмом, с востока от него. Весьма вероятно, что знатный боярин сам выделил часть своего городского двора для Богоявленского монастыря, когда его потребовалось «перевести» с посада в Кремник. Этот акт для Москвы того времени был очень важным: монастырь сделался рассадником просвещения. Среди его монахов выделились вскоре Алексий (будущий митрополит при Дмитрии Донском) и Стефан, брат Сергия Радонежского, ставший игуменом монастыря (а также духовником Симеона Гордого, московской знати).
Коль скоро первый Успенский и последний Богоявленский соборы «совершил» Протасий, логично считать, что и остальные постройки во временном промежутке между ними возводились не без его участия, тем более что его ведущая роль в создании главного храма Москвы не вызывает сомнения. Если раньше, в XII — XIII вв., внутри московской крепости появлялись друг за другом деревянные и каменные храмы в разное время, то в 1326—1342 гг. в результате непрерывного строительства был создан единый ансамбль белокаменных храмов вокруг центральной площади, а вокруг этого ансамбля заново выстроена крепость — дубовый Кремник. Заказчиков строительства было несколько: митрополит, великий князь, община бояр, а строитель был один. В каком качестве он выступал?
Известно, что в 1185—1191 гг. в Новгороде Великом каменную церковь Вознесения строил тысяцкий Петр Милонег (Миронег). А резной храм св. Георгия в Юрьеве Польском строил в 1230—1234 гг. князь Святослав Всеволодович — «сам бе мастер», заметил летописец (в 1246 г. Святослав был великим князем). Комплекс построек Москвы в 1326—1342 гг. возводил Протасий. В то время это было делом огромной, как бы мы сейчас сказали, государственной важности. Возглавить его, непосредственно участвовать в нем должен был ответственный и небезродный человек. Поэтому-то дело это было поручено боярину, хотя и бывавшему в молодости воеводой, тысяцким, старейшиной града. Он мог выступать и, очевидно, выступал в роли руководителя, попечителя строительства, даже зодчего. В любом случае Протасия можно назвать создателем единого градостроительного комплекса новой общерусской столицы, первостроителем стольной Москвы.
Выясняя годы жизни Протасия по отрывочным его упоминаниям в различных источниках, можно обнаружить почти долгожителя. Приехал он в Москву из Владимира с князем Даниилом Александровичем. Был какое-то время при нем тысяцким. При Калите он, кажется, участвовал в выселении «лучших людей» из захваченного Ростова Великого, причем для переселенцев, видимо, построил Радонеж8. Даниил умер в 1303 году. Про-тасию, в случае позднего приезда в Москву в начале XIV века, должно было быть хотя бы 30 лет (как тысяцкому). При строительстве Успенского собора в 1326 году ему было за 55, а при строительстве Богоявленского — за 70 лет. Если же он был приглашен Даниилом раньше XIV века или более пожилым (могло быть и то и другое), век его, естественно, должен удлиниться. Храмы, Гридницу, дубовый Кремник возводил в любом случае старый, опытный человек, который уже не мог держать в руках меч. Не исключено, что по прибытии в Москву с Даниилом Александровичем он был «попечителем» при возведении белокаменных храмов конца XIII века: Спаса в Даниловском монастыре, Благовещения на Княжем дворе, Михаила Архангела на Площади и др. Может быть, именно поэтому при Калите он, как имеющий опыт, оказался на старости лет в роли зодчего.
Проясняя мнения самих древних русских людей о значении Протасия в истории Москвы, в деле возвышения ее до ранга столицы всей Руси, можно обнаружить, что имя его было символичным уже в XVI веке. Заглянем для этого в Московский родословец, составленный при Иване Грозном.
«К великому князю Ярославу Володимеровичу Большому приехал из немец муж честен Шимон Офриканович, да сын его Юрьи; и князь великий Ярослав отпустил сына своего Всеволода на княжение в Володимер, а ему дал Юрья Шимоновича.— А Юрьев сын Иван, а у Ивана сын Федор, а у Федора сын Протасий, приехал из Володимеря к Москве с великим князем Даниилом Александровичем, а был у великого князя тысяцкой».
В Родословце при изложении древнейших событий спутаны города Владимир Волынский и Владимир Залесский, Даниил назван «великим князем», хотя он таковым не был. Более того, если сопоставить генеалогические цепочки князей и «Шимоновичей», то у последних обнаружится разрыв в добрую сотню лет. Приходится он на то место, где состыкованы разные предложения (отмечено знаком «тире»). Как заменены по созвучию города Владимиры, так здесь соединены разные «Юрьи». Юрий Шимонович жил в сер. II пол. XI века, а Юрий пращур Протасия — на рубеже XII — XIII вв. Таким образом, в родословной боярина либо утеряны три-четыре колена, либо искусственно подтянуты друг к другу две разнородные цепочки: к первой полулегендарной была подсоединена вторая, реальная. Нарочитость в стыковке более правдоподобна. В древнем синодике Богоявленского монастыря род Вельяминовых начинается лишь от Протасия10. Здесь не оказалось любимой у бояр претензии на более древнюю родовитость (хотя упоминания могли, конечно, касаться лишь погребенных при церкви Богоявления). Все это позволяет сделать вывод о тенденциозности «компоновки» рода Протасия от Шимо-на, сделанной в Московском родословце. Для чего это было сделано?
О Шимоне — первой фигуре родословной — хорошо знали на Руси по знаменитому Патерику Киево-Печерского монастыря, составленному еще в XIII — XIV вв. Там рассказывается о том, как из варяжской земли он привез с собой «золотой пояс Христа». В 1068 году, перед выступлением русских князей и их дружин против половецкого нашествия на Русь, варяг явился к печерским старцам Антонию и Феодосию и предложил свои сбережения на строительство в монастыре каменного храма, причем в случае своей гибели просил похоронить себя в нем. Рассказав старцам о случившемся ему когда-то в страшную бурю на море небесном видении храма, «величеством» 20 локтей ширины, 30 длины и 50 высоты, он передал им золотой пояс Христа, «глаголя,— се мера и основание храму». Битву с половцами русские проиграли. Шимон был убит, а затем вывезен печерскими монахами в обитель. По возведении Великой Успенской Печерской церкви в 1073—1089 гг. его останки в ней погребли первыми.
Сын Шимона Георгий был боярином при сыне Всеволода Владимире Мономахе. Тысяцкий Георгий Шимонович воспитывал в Суздале сына Мономаха Юрия Долгорукого и, очевидно, перед кончиной послал в монастырь средства на изготовления раки Феодосию Печер-скому, похоронившему когда-то его отца. Владимир Мономах в Ростове Великом, а Юрий Долгорукий в Суздале возвели каменные соборы во имя Богородицы, надо полагать, не без участия Шимоновича, потому что оба храма были сделаны «в меру божественныя тоя церкви Печерскиа... идеже основание церковное положися поясом»".
Н. Н. Воронин установил, что Мономах не строил собора в Ростове, а Долгорукий — в Суздале. Более того, не совпали размеры собора в Ростове и более раннего в Суздале с печерским «образцом». Всю версию Патерика исследователь охарактеризовал поэтому как чистый вымысел, придуманный для возвеличивания Печерского монастыря, связи с его культовой и художественной традицией Владимирского княжества в целях доведения до народного сознания идеи единства Русской земли. Но Воронин не дочитал легенды до конца, не «дошел до Москвы».
При сопоставлении данных Московского родословца с данными Патерика неувязок обнаруживается еще больше. Судя по родословцу, Шимон с сыном Юрием явились вместе к Ярославу, что произошло фактически в 1027 году; судя же по Патерику, Георгий Симонович был оставлен тысяцким в Суздале, когда Юрий Долгорукий ушел в Киев в 1155 году на великокняжеский стол. Оказывается, Юрий Шимонович жил и действовал более 130 лет, что маловероятно. Не спасает положения и сомнительная запись еще одного источника — Тверской летописи XVI века о том, что в 1120 году «Георгий Симонович, внук Африканов, варяжского князя, брата Якуну Слепому» возглавлял поход суздальцев против волжских болгар, потому что поход, оказывается, возглавлял воевода старше 95 лет (?).
Все это позволяет заключить, что составитель Московского родословца воспользовался в XVI веке известиями Патерика и протографа Тверской летописи, чтобы соединить древнейшие из известных ему колен рода Протасия с именем Шимона и его сына. В родословце проглядывает окончание политической легенды, связанной с постройками-символами и их создателями. Москва при Иване Грозном завершала сбор русских земель и могла сравниваться только с Киевом — столицей могучего древнерусского государства XI века. В XVI веке даже московский собор Троицы (Покрова на Рву или Василия Блаженного) возводил ся 25-главым, что совпадало лишь с легендарным 25-главием Десятинной церкви в Киеве. Было поэтому немаловажным, что еще в XIV веке при Иване Калите главную святыню русской сто лицы Москвы и другие храмы возводил прямой потомок знаменитого Шимона. Преемственностью в возведении соборов во имя Богородицы Киева, Ростова, Суздаля, Владимира на Клязьме, Москвы, единой родословной их создателей подчеркивалось святое право Москвы на главенство над всеми русскими землями, на прямое наследство в этом от Киева. И Протасий в XVI веке представлялся уже не просто родовитым боярином, а зодчим-символом.