МОСКВА И ПЕТЕРБУРГ В НАЧАЛЕ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА

В изгнанье, в горести, в разлуке, Москва! Как я любил тебя, Святая родина моя.
Или Петербургу - своему поэтическому отечеству, где он обрел друзей, где увидели свет почти все его произведения, где родились его дети? Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид...
Сторонники Москвы напомнят другой текст:
...дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит...
Патриоты Петербурга в свою очередь процитируют: «Москва - город ничтожества. На ее заставе написано: оставьте всякое разумение, о вы, входящие сюда»,- письмо к Е. М. Хитрово от 26 марта 1831 года. «Не люблю я твоей Москвы»,- письмо к Н. Н. Пушкиной от 10 декабря 1831 года. Ей же в письме от 26 мая 1834 года: «Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне?»
Перечень неоднозначных высказываний Пушкина о двух столицах можно было бы продолжить. Из него становится ясным, что сердился Пушкин не на древний Кремль и красавицу Неву.
Город - это сложное понятие, в котором, по определению Ю. М. Лотмана, «архитектурные сооружения, городские обряды и церемонии, самый план города, наименование улиц... выступают как кодовые программы...»
Какими были Москва и Петербург в пушкинское время? В чем проявлялась душа го рода? Ответить на этот вопрос помогут сохра вившиеся изобразительные материалы пушкинской эпохи, прокомментированные свидетельствами современников.

МОСКВА
Редкий человек не считает прекрасным место, где прошло его детство. Но память возвращается не к архитектуре и не к отдельным достопримечательностям, а к тому единственному и неповторимому, что было духом и стилем жизни.
...Ты скачешь в мирную Москву, Где наслажденьям знают цену, Беспечно дремлют наяву И в жизни любят перемену. Разнообразной и живой Москва пленяет пестротой, Старинной роскошью, пирами, Невестами, колоколами...
Такой запомнилась Пушкину Москва его детства.
В 1799 году - в год рождения Пушкина - была издана серия гравированных видов Москвы, исполненных по оригиналам французского художника Жерара Делабарта, жившего в России в 1787 - 1810 годах. Его привлекает в первую очередь Кремль, но древняя архитектура часто служит фоном для изображения колоритных сцен из русской жизни. Полужанровые картины Делабарта имели большой успех и неоднократно воспроизводились в гравюрах. Красная площадь, благоустроенная по указу Екатерины II, насаждавшей во всех русских городах петербургский классицизм, в конце 1790-х годов была обрамлена симметричными торговыми рядами (по проекту Кваренги). На ней как на сцене с кулисами разворачивается у Делабарта «разнообразная и живая» московская жизнь: пляшут мужики, маршируют солдаты, едет карета, запряженная цугом, бродят куры, валяется сено, на тюках лежат крестьяне.
Такая вольность была совершенно невозможна на Петербургской площади. Когда А. Брюллов рисует не парадную Дворцовую, а торговую Сенную площадь, то возы с сеном он ставит в строгом порядке, а в центре прорезает пространство прямой, как линейка, дорогой для проезда карет.
«Подновинское предместье» Делабарта рассказывает о том, как и москвичи умели веселиться: у стен Новинского монастыря на «святой неделе» устраивались знаменитые гулянья, на которые съезжалась вся Москва: «С раннего утра звуки труб и огромных барабанов извещают проходящих, что храмы веселья и забав будут открыты даже до ночи. Здесь пастушеская свирель затянула народную песню, и к ней присоединился громкий хор цыганок, там паяц до надсады кричит публике, приглашая всех смотреть представления, «каких никогда еще не видано»! Зрелища сменяются одно другим, толпы густеют; кареты, служа на ту пору вместо подвижных лож, останавливаются...» (из московского путеводителя 1824 г.). На гуляньях у Новинского монастыря не раз видели Пушкина.
Под Петербургом тоже бывало раз в год знаменитое Екатерингофское гулянье. Но, когда художник Гампельн на десятиметровой ленте изобразил весело и живо то, что там происходило, императрица выразила неудовольствие низким содержанием этого произведения.
Не менее характерно отражены нравы москвичей в двух других сюжетах Делабарта: «Ледяные горы во время масленой недели», где для катанья приспособлены склоны Кремлевского холма, и «Вид Серебренических бань», рисующий патриархальную общую русскую баню на реке Яузе.
«Первые впечатления, Юсупов сад»,- пишет Пушкин в своей автобиографии. Старая усадьба князей Юсуповых не была исключением для Москвы. Дом Пашкова, стоящий на высоком холме, был таким же представителем московской независимости.
«Не знаю, носил ли он в народе особую кличку, но дети прозвали его волшебным замком,- писал П. А. Вяземский.- На горе, отличающийся самобытной архитектурою, красивый и величавый, с бельведером, с садом на улицу, а в саду фонтаны, пруды, лебеди, павлины и заморские птицы; по праздникам играл в саду домашний оркестр. Как, бывало, ни идешь мимо дома, так и прильнешь к железной решетке; глазеешь и любуешься; и всегда решетка унизана детьми и простым народом».
Усадьба Юсупова, Пашков дом были символами старой Москвы, это о них писал Пушкин: «невинные странности москвичей были признаком их независимости» («Путешествие из Москвы в Петербург»).
В 1800-1810-х годах создаются замечательные полотна первых русских видописцев Ф. Я. Алексеева и его ученика М. Н. Воробьева. Торжественные панорамы Кремля, Красной площади, набережных Москвы-реки звучат как гимн древней русской столице. Не случайно одно из лучших русских произведений Алексеева - «Вид московского Кремля и Каменного моста» (1810-е гг.) было награвировано С. Ф. Галактионовым для украшения титульного места отдельного издания стихотворения Жуковского «Певец в Кремле» (М., 1816), написанного в честь победы русских над Наполеоном.
Личным чувством наполнены стихи Пушкина «Воспоминания в Царском Селе» 1814 г.:
Края Москвы, края родные!
И вы их видели, врагов моей отчизны! И вас багрила кровь и пламень пожирал! И в жертву не принес я мщенъя вам и жизни; Вотще лишь гневом дух пылал!
В 1825 году выходят серии литографированных видов Москвы, исполненных по акварелям О. Кадоля. Французский художник стремится показать новую Москву: отреставрированные башни Кремля, ампирные дома и подражающие Петербургу площади. Чинные ряды домов на Тверской не соответствуют пушкинскому
...вот уж по Тверской Возок несется чрез ухабы. Мелькают мимо будки, бабы, Мальчишки, лавки, фонари...
На пустынном Тверском бульваре мы видим модную петербургскую публику. Вспомним Гоголя: «В Петербурге, на Невском проспекте, гуляют в два часа люди, как будто сошедшие с журнальных модных картинок, выставленных в окна, даже старухи с такими узенькими талиями, что делается смешно; на гуляньях в Москве всегда попадается в самой середине людной толпы какая-нибудь матушка с платком на голове и уже совершенно без всякой талии» («Петербургские записки 1836 года»).
На французских литографиях все приглажено, подтянуто и совершенно лишено московского духа.
В 1830-х годах Москва европеизируется еще больше. Немецкий живописец Э. Гертнер, чтобы передать своеобразие Москвы, показывает исторические ценности: Кремль, Каменный мост, Красную площадь, Покровскую церковь. Выполненные по оригиналам Гертнера литографии совершенны с точки зрения передачи архитектуры, но сухи и не живописны. Лишь в случайных деталях проскальзывает московская непосредственность: одинокая фигура дворника с метлой на Красной площади; семья Олсуфьевых перед колокольней Ивана Великого в Кремле.
К 1830-м годам относятся ностальгические заметки Пушкина об уходящей Москве: «Но куда девалась эта шумная, праздная, беззаботная жизнь? Куда девались бары, пиры, чудаки и проказники - все исчезло... Ныне в присмиревшей Москве огромные боярские дома стоят печально между широким двором, заросшим травою, запущенным и одичалым садом;., улицы мертвы... «Горе от ума» есть уже картина обветшания, печальный анахронизм... Бедная Москва!» («Путешествие из Москвы в Петербург»).
Симпатии Пушкина не относятся к современной ему Москве, он любит Москву своего детства, вольную и беспечную, ту, что принято называть грибоедовской.
Именно в это время начинают русские, чаще всего московские художники камерного таланта, выискивать те непарадные уголки Москвы, где сохранился ее допожарный дух. Это серия видов Симонова монастыря К. Ра-буса, виды Кускова и Останкина Н. Подключ-никова и В. Раева.
Поиски старых корней и есть залог духовного возрождения. «Город - механизм; постоянно заново рождающий свое прошлое, которое получает возможность сополагаться с настоящим как бы синхронно. В этом отношении город, как и культура,- механизм, противостоящий времени» (Ю. М. Лотман. «Символика Петербурга и проблемы семиотики города»).

ПЕТЕРБУРГ
«Петр I не любил Москвы, где на каждом шагу встречал воспоминания мятежей и казней, закоренелую старину и упрямое сопротивление суеверий и предрассудков. Он оставил Кремль, где ему было не душно, но тесно, и на дальнем берегу Балтийского моря искал досуга, простора и свободы для своей мощной и беспокойной деятельности» (Пушкин. «Путешествие из Москвы в Петербург»).
Петербург и Петр I в творчестве Пушкина часто соединяются в одну тему. В начале века город был еще так молод, что не воспринимался отдельно от своего создателя. Петербургские путеводители, которые в отличие от московских «исторических» назывались «новейшими», обычно начинались с рассказа о Петре I, основавшем город на болоте. Художественное изложение этого сюжета находим у К. Н. Батюшкова в статье 1814 года «Прогулка в Академию Художеств»: «И воображение мое представило мне Петра, который в первый раз обозревал берега дикой Невы... Здесь будет город, сказал он, чудо света. Сюда призову все художества, все искусства... Сказал - и Петербург возник из дикого болота».
Когда Пушкина двенадцатилетним отроком привезли из древней Москвы в Петербург, он увидел, как юный Ибрагим, приехавший из Парижа («Арап Петра Великого»), «новорожденную столицу», напоминавшую большую стройку. Не оформлена была даже Дворцовая площадь - еще не спроектировал Росси арку Главного штаба, Исаакиевский собор стоял в вечных лесах, а дом со львами Пушкин будет называть «новым» в 1833 году; на Невском проспекте зияли пустыри, и лишь в конце жизни Пушкина появились Михайловская улица и Александрийский театр.
Москва жила историей и традициями. Петербург был охвачен творческим процессом созидания. Вплоть до 1830-х годов все население города воспринимало как праздник завершение каждого архитектурного сооружения. Пушкин со своим дядей Василием Львовичем приехал в Петербург в июле 1811 года, а 15 сентября состоялась церемония освящения Казанского собора: «Начиная от Зимнего дворца до самого нового собора стояли в параде войска; все дома и улицы наполнены были народом»,- пишет современник. Задолго до этого - в 1804 году появилось первое изображение Казанского собора на гравюре А. Алферова, использовавшего проект А. Воронихина. Строительство Биржи Тома де Тойона, Ростральных колонн и спуска на Стрелке Васильевского острова было завершено к 1810 году, когда состоялось торжественное открытие Биржи, но уже в 1807 году появился один из красивейших видов Петербурга шведского художника Б. Патерсена «Биржа на Стрелке Васильевского острова». Если бы художник придерживался натуры, он должен был бы показать развороченную набережную и строительные леса. Видя свою цель в прославлении прекрасного нового города, петербургские видописцы постоянно обращались к архитектурным проектам, чтобы показать Петербург в завершенном виде.
В начале XIX века было закончено оформление парадного фасада Петербурга - набережных Невы. Соединение водных пространств с архитектурой становится темой произведений лучших петербургских художников - Ф. Алексеева, Б. Петерсена, С. Галактионова, М. Воробьева. С этого главного мотива классического Петербурга начинается его апофеоз в поэме «Медный всадник»:
Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит. Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак...
Такое же восприятие города мы находим в прозе Пушкина: «С восхищением глядел он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, озаренную светом неизъяснимым, и на окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке» («Гости съезжались на дачу»).
Петербург завораживал своей красотой. Им любовались как произведением искусства. Его писали, воспевали, виды его издавались в разных странах. Но красота не исчерпывала его сути.
В библиотеке Пушкина была книга англичанина Л. Ричи «Путешествие в С. Петербург и Москву», Лондон, 1836. Автор ее, побывавший во многих прекрасных городах мира, отдает должное Петербургу, но замечает при этом: «С. Петербург это не реальность, а картина - величественная, прекрасная и благородная с некоторого расстояния, но всего лишь раскрашенная и отлакированная поверхность, если присмотреться поближе. Или, скорее, он похож на театральную сцену, которую ни в коем случае нельзя видеть с изнанки, если не хочешь разрушить все впечатление».
Это взгляд постороннего. Но «картинность» Петербурга настораживала и Гоголя. В «Петербургских записках» 1836 года, опубликованных в VII томе «Современника», читаем: «Когда открылась предо мною Нева, когда розовый цвет неба дымился с Выборгской стороны голубым туманом, строения стороны Петербургской оделись почти лиловым цветом, скрывшим их неказистую наружность, когда церкви, у которых туман одноцветным покровом своим скрыл все выпуклости, казались нарисованными или наклеенными на розовой материи, и в этой лилово-голубой мгле блестел один только шпиль Петропавловской колокольни, отражаясь в бесконечном зеркале Невы,- мне казалось, будто я был не в Петербурге. Мне казалось, будто я переехал в какой-нибудь другой город, где я уже бывал, где все знаю и где то, чего нет в Петербурге...»
Гоголя возвращает к действительности «знакомый гребец», который «болтается со своим яликом у берега», жизнь врывается в грезы. Вместе с ним мы присутствуем при событии, которое празднуется в Петербурге каждый год - при вскрытии Невы.
В книге о С. Петербургских достопримечательностях П. Свиньина сказано, что «сие происшествие, столь вообще в России обыкновенное, есть эпоха для петербургских жителей. В сие время оба берега бывают покрыты множеством зрителей, с нетерпением ожидающих первого выстрела из крепости. Он раздался - и Нева покрывается судами...» Рассказ иллюстрируется гравюрой С. Галактионова.
У нового города уже есть свои традиции, свои развлечения и правила жизни. К ним относятся наблюдения торжественного спуска на воду корабля в Адмиралтействе, о котором жители извещаются заранее повестками и «стечение любопытных бывает чрезвычайное».
Чу, пушки грянули! Крылатых кораблей Покрылась облаком столица боевая, Корабль вбежал в Неву - и вот среди зыбей, Качаясь, плавает, как лебедь молодая,- так описал Пушкин свои впечатления при спуске корабля «Владимир» 10 августа 1833 года.
Художники С. Шифляр и К. Сабат включили в серию видов Петербурга изображение адмиралтейской верфи в действии.
Город имеет свой ритм жизни.
Встает купец, идет разносчик На биржу тянется извозчик С кувшином охтенка спешит. Под ней снег утренний хрустит. Проснулся утра шум приятный... («Евгений Онегин»).
То же биение пульса городской жизни графически воспроизведено в панораме «Невского проспекта» Садовникова, которая прокручивалась как кинолента, наполненная движением и жизнью.
Любя живой город, восхищаясь дерзновением его творца, Пушкин рано открывает для себя вторую - контрастную сторону петербургской действительности. После окончания Лицея он поселяется с родителями в Коломне. По долгу службы в Коллегии иностранных дел он проделывает путь из Коломны на Английскую набережную. «Английская набережная» и «Коломна» становятся символическими обозначениями двух полюсов петербургской действительности. Их противопоставление присутствует во всех петербургских произведениях Пушкина. В прозаическом отрывке «На углу маленькой площади» героиня «переехала с Английской набережной в Коломну», что обозначает ее полный разрыв с обществом и прежним образом жизни. Вспомним начало этого произведения: «На углу маленькой площади, перед деревянным домиком, стояла карета, явление редкое в сей отдаленной части города. Кучер спал, лежа на козлах, а форейтор играл в снежки с дворовыми мальчишками»,- уютом и тишиной веет от этого нестоличного пейзажа. Такой же Петербург знаком нам по повести в стихах «Домик в Коломне», «Живет в Коломне, где-то служит» Евгений - герой «Медного всадника».
Коломной назывался отдаленный район города, простиравшийся между Мойкой и Фонтанкой. На Фонтанке в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, останавливался Самсон Вырин, в то время как Минский жил в Демутовом трактире, то есть в аристократическом центре города. «В одной из главных улиц Петербурга» в доме «старинной архитектуры» жила графиня из повести «Пиковая дама». А Германн? Он ведь приходит откуда-то издалека к этому дому. И кончает жизнь в Обуховской больнице на Фонтанке.
Художники, задачей которых было изображение красоты Петербурга, иногда выбирали неожиданные объекты. Таков «Вид Фонтанки от Измайловского моста» Е. Есакова (1822 г.). При взгляде на него вспоминаются слова Гоголя о петербургских зданиях, «более похожих на сараи и казармы, нежели на веселые жилища людей» (статья «Об архитектуре нашего времени», 1831 г.). На первом плане знаменитый дом Гарновского, занимаемый Измайловским полком, где в начале XIX века размещался Конногвардейский полк. Вспомним: «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова». На дальнем плане на противоположном берегу Фонтанки располагалась одна из самых старых больниц в Петербурге - Обуховская, место действия в конце повести: «Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: «Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!» Художник Есаков не читал «Пиковой дамы», написанной на 11 лет позднее, но акварель его может послужить иллюстрацией к произведению Пушкина.
Еще удивительнее вид Колокольной улицы на акварели Л. Брамсона (1834 г.). Что привлекательного нашел художник в фабричном доме, увенчанном трубами? Напомним, что улица эта была в том же районе Петербурга, что и Свечной переулок - место жительства Акакия Акакиевича Башмачкина.
Не стремясь к раскрытию психологической сущности Петербурга, художники, в силу правдивости своего таланта, невольно проникли в душу города. Будучи жителями Петербурга, они не только знали его архитектуру, но и представляли себе, что происходит за красивыми стенами. Обуховская больница, выстроенная по проекту Кваренги, не может быть только величественным ансамблем конца XVIII века, она одновременно и «желтый дом» (быть может, именно от нее и произошло это название сумасшедших домов).
«В литографиях и акварелях отражалась уличная жизнь, грандиозные монументы, пустыри петербургских площадей или оживленная сутолока торговых рядов...» - писал А. Бенуа о видах Петербурга пушкинской эпохи. «Истинными поэмами, сложенными в честь Петербурга, называет он произведения А. Брюллова, А. Мартынова, Е. Есакова, К. Беггрова и др. Эти художники помогли А. Бенуа создать лучшие иллюстрации к «Медному всаднику». В строгих архитектурных видах начала XIX века нашел отражение сложный феномен, который мы определяем как «пушкинский Петербург».
Историки Петербурга пришли к неоспоримому выводу: «Пушкин является в той же мере творцом Петербурга, как Петр Великий строителем самого города».

Л. И. Вуич, искусствовед