Воскресшее эхо

ВЕЧЕР НА КРЫМСКОЙ НАБЕРЕЖНОЙ
На Крымской набережной в Центральном Доме художника шел вечер под названием «Спасенная красота». Рассказ о профессии реставратора, о подвижниках, чьими именами гордится наша культура. И первыми в этом ряду прозвучали имена ленинградских реставраторов Александра Александровича Кед-ри некого и Якова Александровича Казакова, присутствовавших на вечере...
Зал долго аплодировал двум смущенным ленинградцам, людям необыкновенно скромным, не избалованным восторгами публики, привыкшим к уединенному кропотливому труду... А тут - сцена, ослепительный свет, телекамеры...
С их именами связано беспримерное восстановление ленинградских пригородов, разрушенных, сожженных, разграбленных в годы войны, но возрожденных к новой жизни. За этот подвиг А. Кедринский и Я. Казаков вместе с рядом других специалистов удостоены Ленинской премии 1986 года. Вот почему зал в Доме на Крымской набережной взорвался аплодисментами.
Сорок один год прошел после окончания войны и все эти годы шла эпопея восстановлен ля ленинградских пригородов, приговоренных фашистами к тотальному уничтожению и забвению. Но культура бессмертна, если есть люди, способные отдать жизнь ее возрождению. Поныне не окончена подвижническая работа возрождения... Сорок лет трудится над восстановлением ансамблей Пушкина архитектор А. Кедринский. От генерального проекта до моделей и макетов Эрмитажа, Янтарной комнаты, Картинного зала - все прошло через его мастерскую, прежде чем стало ожившей архитектурой.
С блокадных дней Я. Казаков реставрирует произведения живописи. Я видел, как он и его бригада живописцев работали в Екатерининском дворце. Шла уникальная реставрация плафона «Триумф России». Громадный труд, полная отдача всех физических и духовных сил. Яков Александрович немногословен, к похвалам в свой адрес относится сдержанно. Главное - дело. А слава - потом. «Вы не расхваливайте нас в газете,- говорил он тогда,- а напишите о том, что реставрацию сдерживает нехватка резчиков по дереву...»
Такие это люди, до конца, пожизненно преданные избранному пути, люди высокого гражданского долга, скромные и беззаветные, смирившие свое творческое честолюбие во имя спасения национальной культуры - ведь реставратор не может позволить себе самовыражения, он должен повторить руку старого мастера - и чем точнее, тем лучше. И в этом его профессиональная добродетель. Для такой работы нужно быть не только архитектором или художником, но и патриотом. Обязательно.
Тридцать лет занят восстановлением резьбы и скульптуры Екатерининского дворца замечательный мастер А. Кочуев; послевоенная судьба Павловска неотделима от деятельности главного хранителя дворца-музея А. Кучумова; Петродворцу отдали свое призвание и редкостное мастерство позолотчик П. Ушаков и скульптор-модельщик Н. Оде. Их руками воссоздан резной и лепной декор Тронного и Портретного залов, китайских кабинетов Большого дворца, Монплезира, Марли, Екатерининского корпуса.
Это лучшие ленинградские реставраторы, по праву ставшие лауреатами Ленинской премии. Но конечно, не они одни вернули великим памятникам былую красоту. Можно было бы назвать еще многие имена, достойные долгой всенародной славы и памяти - имена архитекторов, скульпторов, живописцев, лепщиков, гранитчиков, паркетчиков, позолотчиков, столяров, чеканщиков, мраморщиков, кузнецов, литейщиков, краснодеревщиков, фонтанщиков.
Как сказал Александр Кедринский, Ленинская премия венчает огромный коллективный труд многих мастеров, чьи имена теперь по справедливости звучат рядом с именами Растрелли, Камерона, Ринальди, Козловского, Гонзаго и Валериана, когда экскурсоводы рассказывают посетителям о страшных утратах и ранах войны, о днях оккупации. Имена наших современников теперь неотделимы от имен прославленных художников XVIII века. Их соединила история, наша воля к жизни, наш созидательный дух, наша преданность красоте - вопреки фашистским «зонам опустошения». И в этом - долголетие отечествен-
ной культуры, праздник ее обновления и возрождения. Фашизм хотел нас лишить памяти, отняв у нас историю и гордость за творения предков - он проиграл и эту битву, как проиграл на полях сражений. Эпопея восстановления ленинградских пригородов еще не написана и ждет своего историка. Есть в ней свои герои и подвиги, свои драматические страницы. Мои заметки - лишь попытка наметить общие контуры событий, набросать штрихи к портретам замечательных людей, отдавших реставрации Петродворца, Пушкина, Павловска лучшие годы жизни... Словом, это лишь фрагменты будущей истории, которая, надеюсь, будет написана благодарными потомками после окончательного завершения всех работ под Ленинградом.
С чего же начать? Да, пожалуй, с того же, с чего начинали герои этого рассказа - со «встречи, что разлуки тяжелее». Так назвала Анна Ахматова возвращение в разрушенные пригороды...

ТЯЖЕЛЕЕ РАЗЛУКИ
В январе 1944 года старенький, видавший фронтовые дороги, автобус возвращался в Ленинград. Шофер привычно петлял, объезжая воронки. Пассажиры автобуса подавленно молчали. В этот день, которого так ждали все дни блокады, они увидели покинутые почти три года назад родные музеи Павловска, Пушкина, Гатчины - остатки дворцов, искалеченные парки, минные поля на месте поэтических рощ и изысканных газонов... Сотрудницы пригородных музеев Анна Ивановна Зеленова, Серафима Николаевна Беляева, Евгения Леонидовна Турова без слов хорошо понимали в эту минуту друг друга - у них было общее горе. И все же они везли в Ленинград уверенность, что дворцы и парки можно восстановить. Не могли и не хотели смириться с гибелью великих памятников.
В том же автобусе ехала Вера Инбер - она делала пометки в записной книжке, бесценные свидетельства очевидца. И таких свидетельств, оставляемых для истории людьми искусства, множество. Это - писательские дневники, рисунки художников и архитекторов, запечатлевших руины знаменитых дворцов, кадры кинохроники, фотографии.
В своих очерках 1943 года о днях осажденного Ленинграда Николай Тихонов оставил нам свидетельство, написанное с душевной болью и горечью: «Вот он - Петергоф. Молчание смерти между разрушенных домов и тихих полян с весенней травой. Здесь проходит фронт. Он проходит по нашему сердцу. В развалинах лежат дворцы, обугленные стены подымаются там, где красовались всемирно известные павильоны, разбитые статуи лежат среди поломанных деревьев парка... Под обстрелом и визгом пуль художники-бойцы - старший лейтенант Мелентьев, красноармейцы Лебедев, Трошичев, Кузаванов - зарисовывают, что осталось от прославленных строений. Немного осталось.
Если бы можно было представить на всеобщее обозрение то, что здесь совершили немцы с мировыми памятниками культуры, мир содрогнулся бы. Бойцы в этих местах горят ненавистью, они видят все своими глазами».
Мир содрогнулся бы... Он содрогнулся, но позже, в Нюрнберге, где советское обвинение представило страшную картину разрушения памятников культуры. А тогда, в дни войны, множились для будущего возмездия свидетельства очевидцев.
«Встреча, что разлуки тяжелее», состоялась в Пушкине шестого июня 1944 года: сюда в день рождения поэта приехали Анна Ахматова, Ольга Берггольц, Вера Инбер. Их встретили руины и черные пни на месте тенистых аллей. Но это был праздник, праздник пушкинской поэзии, не отступившей перед войной и разрушением. Отныне Пушкина навсегда освободили из фашистского плена. Стихи звучали среди пепелища, но от этого они не стали менее прекрасными. Можно было сжечь дворцы, вырубить деревья, но вырубить из памяти русского народа имя и поэзию Пушкина было нельзя, невозможно. Здесь им была обеспечена полная неприкосновенность.
Да, фашисты по принципу Гитлера создали в Пушкине, как и в других ленинградских пригородах, «зоны пустыни». Они действовали в духе секретной директивы Йодля от 7 октября 1941 года: «И для всех других городов должно действовать правило, что перед их занятием они должны быть превращены в развалины». Директива выполнялась с большим рвением. На обугленном фасаде Гатчинского дворца захватчики написали по-немецки: «Здесь мы были. Сюда мы больше не вернемся. Если придет Иван, все будет пусто».
Иван пришел. Все было пусто.
Никто в мире не верил в то, что русские смогут возродить к жизни разрушенные памятники культуры... Никто не мог предвидеть, что через сорок лет в Доме художника на Крымской набережной состоится чествование спасителей поруганной красоты Петродворца и Пушкина. Разве могло государство, перенесшее такую войну, найти силы и средства для восстановления роскошных загородных дворцов? Ведь в развалинах лежит 1700 городов... Люди живут в землянках и бараках, разрушены заводы, заросли лебедой хлебные нивы, захирели и пришли в упадок деревни, дороги. Всюду нищета и запустение.
«До нас дошла весть, что архитектурных ансамблей Пушкина и Павловска больше не существует. Человечество стало неизмеримо беднее от утраты таких памятников»,- так отозвался Всемирный конгресс архитекторов в Лондоне на сообщение о судьбе ленинградских пригородов.
Но еще в дни блокады ленинградская инспекция по охране памятников готовила проекты возрождения пригородов. Еще враг стоял у стен Ленинграда, а архитекторы исследовали архивы, чертили фасады, планировки парков, павильонов. Конечно, они тогда не имели представления о масштабах разрушений, в их работе было главное - вера в победу над смертью, воля к творчеству и созиданию. И никто из них не думал о будущих наградах и премиях - они выбрали дело жизни.
Еще Красная Армия не изгнала врага из Пушкина и Павловска, а в Ленинграде уже .открылось ремесленное училище, где голодные подростки изучали греческие ордера, рисовали капители, изучали искусство резьбы, лепки, позолоты. Они еще не могли увидеть места своей будущей работы - там был враг, но точно знали, что скоро им надо будет перебираться в Гатчину, Павловск, Петергоф, Пушкин.
В один из февральских дней 1944 года перед Ленинградским Домом архитектора собралась толпа - те, кому не удалось попасть на заседание, посвященное судьбам пригородов. Все с напряжением ждали, что же будет решено? Есть ли надежда? Выступал Николай Николаевич Белехов, начальник инспекции по охране памятников, которому Ленинград и все мы обязаны спасением в дни блокады шедевров архитектуры. Белехов говорил взволнованно, он доказывал, что дворцы можно и необходимо восстановить. Радио и газеты всей стране сообщили об этом незабываемом заседании в Доме архитектора. Настал исторический час возрождения ленинградских пригородов... Начиналась великая и долгая работа. Иных ее участников уже нет, другие поседели... Годы, десятилетия - ими измеряется созидание. И нужны всего лишь секунды, чтобы взорвать, уничтожить созданное человеком.

ВОЗВРАЩЕНИЕ «САМСОНА»
Невозможно представить Петродворец без фонтанов, без веселого плеска воды. Летом сорок первого года они замолчали на пять лет, только в августе 1946 года вновь загудели водометы и вспененная вода помчалась по каналу к Финскому заливу...
Но праздник был омрачен: несколько постаментов были пусты, украшавшие их бронзовые статуи исчезли в дни оккупации. Особенно трудно было смириться с утратой главной статуи Большого каскада - «Самсоном, разрывающим пасть льва». «Самсон» разделил судьбу многих других статуй, похищенных фашистами в нашей стране: их переплавили на нужды третьего рейха.
Восстановление «Самсона» было поручено ленинградскому скульптору Василию Львовичу Симонову. По радио и через газеты дирекция Петродворца обратилась с просьбой ко всем, кто до войны фотографировал статую, прислать сохранившиеся снимки. Люди откликнулись, пришло множество любительских карточек, но почти все они изображали скульптуру с одних и тех выгодных точек...
Василий Львович вспоминал: «Восстановление художественных памятников прошлого - задача вообще очень трудная. Лично для меня дополнительная трудность состояла в том, что «Самсона» я помнил плохо и в работе меньше всего мог полагаться на память... Модель отсутствовала, а от управления Петродворца я получил всего 18 фотоснимков... Некоторые изображения фигуры не превышали трех сантиметров (а высота статуи должна быть 3 метра 30 сантиметров!). Из всех снимков сколько-нибудь точное представление о группе давали только два: профиль справа и спина, снятая в три четверти.
Внимательно рассматривая фотографии, я разрешил первую и основную задачу, необходимую для воссоздания уничтоженной фашистами скульптуры: трактуя образ Самсона, насколько я мог понять, М. И. Козловский стремился олицетворить скульптурой сознание нашим народом своей силы и уверенности в победе.
Я должен был найти именно ту форму композиции, которую создал русский скульптор XVIII века и которую помнил, ценил и любил наш народ».
Да, Симонов понимал, какую ответственную работу ему поручили - ее итоги имели не только художественное значение, но и нравственное, гуманистическое. Не могли мы смириться с потерей славного памятника - в честь побед русского оружия. Отныне вся жизнь мастера, каждая минута были посвящены одной цели - возвращению «Самсона» под сень петергофских струй.
Только после долгой подготовки Симонов начал ценить первую модель. Контуры с фотографий похищенного «Самсона» он перенес на прозрачный экран, через который рассматривал свою модель, сравнивал ее с контурами. Если где-то линии не совпадали, скульптор вносил в фигуры изменения. Убедившись в точности эскиза, мастер начал лепку второй модели - в одну треть натуральной величины. Третью модель в полный размер - Симонов был нездоров - выполнил его помощник Николай Васильевич Михайлов.
Законченная модель предстала перед авторитетной комиссией. Одобрение было всеобщим - решили приступить к формовке статуи. Летом сорок седьмого года пятитонная громада «Самсона» была отлита в рекордные сроки мастерами ленинградского завода «Монументскульптура». Люди работали с энтузиазмом, без выходных, днем и ночью. Для них, в дни блокады спасавших «Коней» Клодта и «Медного всадника» Фальконе, эта работа была настоящим праздником.
В последний день августа сверкающий золотом монумент на грузовике отправился с заводского двора в Петродворец - к гранитному пьедесталу перед Большим каскадом.
Помните уникальные кинокадры: грузовик с «Самсоном» въезжает с Лиговки на Невский проспект. Он ехал медленно, торжественно и весь Ленинград пришел, чтобы приветствовать возвращение бронзового гиганта. Целые толпы обступили грузовик и так шли за ним по Невскому. Они махали «Самсону» руками, как живому, кланялись, как герою - ведь он был для них символом мужества Ленинграда.
А у ног сверкающего позолотой исполина сидел человек и плакал: радовался этому всенародному признанию своего труда. Никогда еще в творческой жизни скульптора Симонова не было столь многолюдного, столь волнующего вернисажа. На всем пути до Петродворца изумленные люди останавливались, долго смотрели вслед необычному транспорту. Один старик близко подошел к «Самсону», низко поклонился, повернулся к Симонову - и ему поклонился в пояс.
Четырнадцатого сентября 1947 года в Петродворце было тепло и солнечно. В парках желтели липы, каскад блестел золотом статуй. По склону террас выстроился почетный караул моряков-балтийцев. Замерла толпа. Едва секундная стрелка отметила полдень, дрогнул воздух над «Самсоном», рванулся ввысь клинок вспененной струи, ударили тонкие струи по бокам, засверкали водяные фейерверки над ступенями каскада. Живой, трепещущей колоннадой взметнулись фонтаны вдоль канала...
Этот день стал первой вехой в долгой истории возрождения ленинградских пригородов. Жизнь вернулась на этот суровый берег Финского залива... Запели фонтаны, как до войны - весело, неумолчно. И «Самсон» вернулся после странствий, чтобы новым поколениям внушать гордость батальных страниц.

...ЧТО БЫЛО ЖЕРТВОЙ ЛЕТ...
Я бывал в мастерской у Анатолия Владимировича Трескина - в доме, что на углу Садовой и Невского. Увидев там его копии «Мадонны Литты» Леонардо и Тициановой «Данаи», я понял, какой это мастер! Мировое искусство Трескин изучал не по книгам, а собственной кистью. Было ясно, почему на него пал выбор, когда встал вопрос о восстановлении живописи в Павловском дворце. Без росписей на стенах, без плафонов дворец никогда бы не стал прежним роскошным чертогом... Душой Павловска была живопись Гонзаго...
Залы, кабинеты, будуары, вестибюли Павловского дворца можно пройти за несколько минут. Бригаде Анатолия Трескина на это понадобилось тринадцать лет, заполненных постоянным напряженным творчеством, поисками, тяжелым физическим трудом - да, да, это очень нелегко целый день держать в руках кисть, стоя на лесах под потолком, запрокинув голову... И так - сорок два зала, расписанные заново!
Бессменный, еще с довоенных времен, директор Павловского музея Анна Ивановна Зеленова вспоминает: «Ни один художник не отважился взять на себя невероятно сложный необычный труд - вернуть то, что унесла война. Никто не брался за эту работу. А Трескин поверил в свои силы и сумел увидеть в руинах дворца, в зияющих провалах исчезнувших перекрытий возможность восстановить утраченную красоту живописи».
Но может ли современный художник воссоздать погибшее? Ведь он должен повторить не только сюжет и композицию, колорит утраченных произведений, но и проникнуть в само существо живописи, почувствовать руку, духовный склад своего предшественника. Нужно глубокое исследование творчества старого мастера, техники его живописи. Но и этого мало. Возрождая погибшее искусство, нужно забыть собственное, отречься от личных вкусов и пристрастий, смириться с тем художником, работу которого предстоит воссоздать.
...В холодном, едва отстроенном Кавалерском зале потрескивает «буржуйка». Толку от нее мало - окна застеклены только наполовину. Художники в ватниках, ушанках, валенках; окоченевшие руки с трудом держат палитру. Трудно рождается красота... Морозы сменились жарой, а работа продолжалась. Да и надо постоянно вести эксперименты - осваивать на ходу, без учителей разные живописные техники; фреску и темпер, клеевую роспись, живопись по шелку и стеклу, мрамору натуральному и искусственному...
Когда реставрация Кавалерского зала была закончена, даже скептики поняли: утраченные росписи Гонзаго и Скотти можно вернуть на их прежние места. Это было похоже на чудо: искусствоведы, прекрасно знавшие каждую деталь росписи Кавалерского зала, пристально всматривались в работу Трескина и его товарищей. Поразительно! Все как до войны! Кажется, будто не было огня. Росписи те же, только посвежели...
Роспись каждого нового зала обсуждалась специалистами. Сначала А. Трескин представлял на суд экспертов эскиз в одну десятую натуральной величины плафона или стенописи. Если комиссия утверждала этот эскиз, начиналась работа над картоном - рисунком в полный размер. Потом художник выполнял эталоны - композиции в цвете натуральной величины. Эталоны примеривались к стенам. Тогда лишь комиссия разрешала приступать к росписи. Приблизительности не допускалось, по принципу «похоже» ничего не делалось - только с полной достоверностью, научной доказательностью. Порой и восстанавливать было не с чего. Тогда художник становился исследователем, историком. Помогали старые фотографии интерьеров, словесные описания Анны Ивановны Зеленовой и главного хранителя музея Анатолия Михайловича Кучумова.
Случалось не раз, что художник восстанавливал оригинал там, где он был утрачен еще в довоенные, дореволюционные годы; воплощал замысел, который не успели завершить его великие предшественники.
Удивительна история росписи потолка в Тронном зале. Он не был расписан Гонзаго. Побеленный, он простоял в таком виде с XVIII века до дней фашистской оккупации и рухнул во время пожара в 1944 году. Зал восстановили, потолок, как и прежде, побелили и ждали прихода бригады Анатолия Трескина - она должна была расписывать стены. Но когда очередь дошла до Тронного зала, Анатолий Владимирович предложил расписать не только стены, но и потолок. «Помилуйте,- сказали ему специалисты,- ведь Гонзаго не успел написать плафон в Тронном зале. Одно дело воссоздать погибшее, другое - писать то, чего никогда не было! Какими материалами вы намерены пользоваться?»
Да, материалов почти не было. Пьетро Гонзаго не успел расписать главный плафон в Павловском дворце. В разгар работы заговорщики убили хозяина дворца - императора Павла. Роспись потолка осталась неосуществленной. Сохранился лишь крошечный цветной эскиз Гонзаго для одной четверти плафона. Возможно ли по такому эскизу расписать 400 кв. метров потолка? Разумеется, нет,- считали скептики.
Но Трескин горячо отстаивал свое право воплотить замысел Гонзаго, которого современники называли волшебником и чародеем декорации. В конце концов бригаде Трескина разрешили расписывать потолок Тронного зала.
Предстояло сделать небывалое. Анатолий Владимирович начал с детального изучения художественного наследия Гонзаго. Каждый сохранившийся рисунок, эскиз он исследовал и копировал, хотя уже прекрасно знал руку Гонзаго по росписям многих залов Павловского дворца. Он работал в Эрмитаже, ездил в подмосковное Архангельское, где в усадьбе Юсупова сохранились гонзаговские декорации. Трескин полностью использовал эскиз Гонзаго, развернул его в художественное полотно. Художник нашего времени завершил труд живописца XVIII века.
Проект был одобрен. И вот на девственно чистый потолок, который полтора века ждал этого часа, наносится рисунок: замкнутый круг уходящих ввысь колонн. Торжественно свисают победные знамена - ведь в этих стенах когда-то звенели бокалы в честь генералов и офицеров гвардейских полков, вернувшихся из Парижа после победы над Наполеоном.
Каждое утро художники поднимались на леса. Рабочая площадка почти вплотную подходит к потолку - всего два метра. Художнику отойти некуда - невозможно увидеть, что написал. То и дело надо ложиться на спину, чтобы снизу посмотреть, точна ли перспектива, не потеряна ли иллюзорность изображения. Работа тяжелая - несколько часов подряд надо стоять с запрокинутой назад головой и поднятой к потолку рукой. Время от времени художники даже разбирали леса и в образовавшееся окно смотрели, не «падают» ли колонны. 400 квадратных метров беленого потолка постепенно превращались в голубое небо. Потолок словно стал выше, растворился в прозрачном воздухе, в пенной голубизне. И колонны с каждым днем становились мощнее, обретали плоть настоящего камня.
Когда разобрали леса и первые зрители увидели плафон Тронного зала, задуманный Гонзаго и созданный Трескиным, все были поражены мастерством исполнения. Два имени - великого итальянца и ленинградского реставратора - стали нераздельны.
В 1957 году для публики открылись первые залы Павловского дворца и посетители ходили по ним, как завороженные. Тогда уже появились в книге отзывов слова: «Спасибо нашим реставраторам», тысячи раз повторенные потом людьми именитыми и неизвестными.
С каждым годом записей прибавлялось. Все хотели, уходя из дворца, выразить свое восхищение тем, что сделали реставраторы - архитекторы, скульпторы, резчики, позолотчики и, конечно, живописцы.
«Мне приходилось бывать в этом дворце до войны. После 1945 года сегодня я здесь впервые,-записал Ираклий Андроников.-Дворец производит впечатление еще большее, он кажется более достоверным исторически. Это так и есть на самом деле, ибо с обстановки снят налет позднейших наслоений. Более того, он потрясает не только как памятник исторический, но как памятник нашей современной культуры, советской, умеющей сберечь и восстановить, вернуть эстетические ценности к новой жизни! Если кто-нибудь усомнится в пользе реконструктивной мемориальной работы - не верьте. Это замечательное наше завоевание. Это подвиг!»
В Тронном зале всегда тихо и торжественно. Белые с золотом жирандоли, обитые бронзой двери, на длинных, покрытых белыми скатертями столах - позолоченный фарфор гербового сервиза. Боевые знамена русской армии на живописном плафоне. Одна за другой проходят экскурсии, и все экскурсоводы называют в этом зале два имени - Гонзаго и Трескина, великого итальянца и ленинградского реставратора.
...На берегу тихой Славянки, в павловских рощах родились поэтические строчки элегии «Славянка» Жуковского: Смотрю... и, мнится, все, что
было жертвой лет, Опять в видении прекрасном восхищает...
Наша эпоха вместила в две эти строки новое содержание - глумление над красотой и ее возрождение из пепла.

ВОСКРЕСШЕЕ ЭХО...
Сейчас в Пушкине мало что напоминает о войне. Давно уже заботливые руки советских людей залечили раны деревьев, подняли из руин Екатерининский дворец и павильоны, очистили от завалов парки и пруды. Но остались следы пуль на памятнике Пушкину у Египетских ворот, фотографии развалин в музее, знаменитая Янтарная комната без янтарных панно на стенах.
По решению Советского правительства дворец возрождался как музей. Сразу же после войны было сделано все, чтобы укрепить сохранившиеся фрагменты декора, законсервировать развалины. И только через десятилетие, когда все научные изыскания были закончены, началась реставрация. За эти годы архитектор Александр Кедринский, не знавший тогда, что его труд будет отмечен Ленинской премией, составил генеральный проект полного восстановления Екатерининского дворца.
На Ижорском заводе по заказу реставраторов были изготовлены 11 новых форм из легкого металла, надежных и прочных... Впервые в мировой практике для установки этих форм применили вертолеты. Теперь крыша над Екатерининским дворцом прочнее, чем в день, когда Растрелли закончил свое великое детище.
Когда реставраторы поднялись на леса вокруг куполов дворцовой церкви, они увидели, что маковки изрешечены пулями с фашистских самолетов. Пришлось все купола перебирать, заделывать пробоины, выправлять вмятины, отливать утраченные детали, а потом золотить... Как горят теперь купола в голубом небе!.. Как празднично сияет весь дворец!..
Год за годом открывались после реставрации все новые залы дворца, все длиннее и обстоятельнее становились экскурсии. Все ждали - когда же откроется Большой зал...
Большой зал Екатерининского дворца на довоенных фотографиях поражал своим парадным великолепием. Во время боев снаряды обрушили одну из стен. Упала крыша. В огне исчезло богатейшее резное убранство - гордость и слава барокко. На голых кирпичных стенах остались лишь обгоревшие остатки золоченой резьбы, которая прихотливыми завитками некогда покрывала все вокруг.
Многие годы шла реставрация Большого зала. Помню, резчики здесь же, во дворце, из липы вырезали обрамления окон, дверей, зеркал, фигуры кариатид, используя целое хранилище собранных в 1944 году фрагментов резьбы. Бесценные останки былой красоты, без них невозможно было бы восстановить погибшее. Как дальновидно поступили, когда сразу же после освобождения Пушкина позаботились о таких, казалось тогда, бесполезных вещах... Резные детали украшений мастера покрывали белым левкасом, а под руками позолотчиков левкас одевался тонкими, едва не прозрачными лепестками сусального золота...
В огне военного пожара сгорел плафон Большого зала, написанный в XIX веке весьма посредственными мастерами Вундерлихом и Франчиоли. Реставраторов как раз больше всего и огорчало, что полное возрождение Большого зала осуществить крайне трудно,- огромный, почти в 900 кв. метров зал без плафона будет выглядеть несовершенным, потолок придавит его пышное убранство. Но не восстанавливать же слабую живопись...
Было известно, что первоначально плафон Большого зала расписывал выдающийся художник XVIII века Джузеппе Валериани. Но тогда же, в конце века, холсты исчезли из Екатерининского дворца и 150 лет считались безнадежно потерянными для искусства. Кто, когда и почему снял плафон Валериани? Долгие годы на этот вопрос не было ответа. Открытие произошло, как бывает, случайно. Яков Александрович Казаков реставрировал плафон Тронного зала в Инженерном замке. Очищая холст от потемневшего лака, художник обнаружил под вензелем Павла I изящно написанную букву «Е» - вензель Елизаветы. Такие вензеля часто встречаются в интерьерах Екатерининского дворца. Как же плафон мог попасть в замок Павла? Живопись очень похожа на манеру Валериани - не та ли это работа, которую считали потерянной? Догадки Казакова подтвердились точными доказательствами: искусствоведы в журнале «Старые годы» обнаружили рисунок, повторяющий композицию найденных частей плафона. Под рисунком стояла подпись: Валериани.
Джузеппе Валериани закончил роспись плафона в 1754 году. Но случилось непредвиденное: стена паркового фасада дворца наклонилась, и холсты на потолке провисли. Потому сочли за благо их снять вовсе и до починки дворца отправить на хранение в Эрмитаж. Там их увидел император Павел и пожелал две крайние части плафона использовать для украшения только что построенного Инженерного замка. Вензель Елизаветы был закрашен и на его месте появилось витиеватое «П». Так плафон Валериани из Царского Села попал в Инженерный замок.
Художники-реставраторы из бригады Я. Казакова скомпоновали найденные части плафона. Копии остались в Инженерном замке, а подлинники вернулись в Екатерининский дворец.
Как ни радовала реставраторов эта находка, они хорошо понимали, что без эскизов центральной части воссоздать плафон невозможно. Помог найденный в архивах чертеж архитектора Штакеншнейдера, который он сделал в 1857 году. На чертеже - план дворца с композицией живописи в Большом зале. Только две боковые части плафона Штакеншнейдер не изобразил: он не знал, что они вставлены в кессоны потолка Инженерного замка. И чтобы у потомков на этот счет не оставалось сомнений, знаменитый зодчий, создатель Мариинского дворца, написал пояснение к своему плану: «На большом плафоне две картины не имеются».
Маленький эскиз Штакеншнейдера и сохранившиеся фрагменты подлинной живописи Валериани дали художникам-реставраторам возможность приступить к полному воссозданию великолепного плафона «Триумф России». Ленинская премия, которой удостоены ленинградские реставраторы - она и за эту масштабную работу, за «Триумф России», который занял свое достойное место в истории нашего искусства.
Художники долго изучали стиль Валериани. Копировали его вещи. Холст для плафона заказали такой же, какой был у Валериани, грунт по составу и цвету сделали, как у знаменитого мастера. Очень точно перенесли на огромные холсты композицию Валериани, запечатленную в рисунке Штакеншнейдера. Всякий домысел исключается. Трактовка каждой фигуры, каждой детали величественного полотна «Триумф России» имела научное обоснование.
Образы мира, аллегории Победы и торжествующего над войной разума, созданные мастером XVIII века, обрели в руках мастера XX века новый смысл - они стали символами бессмертия искусства, символом победы гуманизма над мракобесием и варварством. «Триумф России» стал триумфом нашей культуры, высокого искусства советских реставраторов, посвятивших себя без остатка благородной цели.
Еще в годы войны, едва блокада отступила от Ленинграда, молодой художник Яков Казаков включился в работу по восстановлению живописи пострадавших памятников. С ним в бригаде работали молодые живописцы, только что окончившие художественное училище.
Все они любили Ленинград, иные пережили блокаду, видели, как погибали от сырости, пожаров и взрывов знаменитые творения искусства. Им, молодым и талантливым мастерам, выпала большая честь и большая ответственность - участвовать в возрождении живописного убранства Исаакиевского и Казанского соборов, Адмиралтейства, Эрмитажа, Русского музея и, конечно, дворцов в Ломоносове, Пушкине, Павловске, Петродворце... Всем им, поименованным в указе и не поименованным - общая награда, одна на всех - Ленинская премия 1986 года.
У Леонида Любимова в блокадном Ленинграде погибли близкие. Его самого, умирающего от голода, вывезли на Большую землю. В родной город Леонид вернулся уже художником и с тех пор посвятил свою жизнь возрождению памятников. С именем Любимова связана уникальная реставрация - воссоздание лаковых панно Китайских кабинетов Большого Петергофского дворца.
Это одна из самых ярких страниц в летописи возрождения ленинградских пригородов. Молодой художник заново открыл рецепты восточных мастеров, самостоятельно разработал сложнейшую методику совершенно забытой у нас лаковой живописи и применил ее на практике. Ныне всех, кто бывает в Петродворце, поражает красота цветных панно, на лаковой поверхности которых рукой мастера легко и изысканно написаны жанровые сцены, китайские пейзажи, цветы. Весной прошлого года, в канун сорокалетия Победы, в Ленинград на Неделю изобразительного искусства приехала большая группа художников из разных городов и республик нашей страны. Я видел, как они были потрясены работой Любимова в Петродворце. Уж они-то понимали, какой труд и мастерство нужны были для возрождения лаковых панно...
Леонид Любимов - художник-исследователь, вдохновенный реставратор поврежденных войной и навсегда утраченных ценностей искусства. Он, как и Яков Александрович Казаков, один из лучших художников среди ленинградских живописцев-реставраторов. А для них, как и для минеров, поныне не кончилась война - каждый день они встречаются с ее разрушительными следами. И смысл их жизни в том, чтобы эти следы стереть навсегда.
...В 1943 году, когда еще царскосельская земля была опутана колючей проволокой, Всеволод Вишневский написал пророческое: «Верь, товарищ, что восстановим и любимые места свои и прохладу, и прелесть парков Пушкина, и убранство, и роскошь, и алебастровую лепку дворцов, и даже воскресим эхо в сверкающем Большом зале Екатерининского дворца. Оно откликнется радостью на веселый русский голос...»
Этот час настал. Воскресло эхо. И «Триумф России» перестал быть лишь аллегорией.

С. Н. Разгонов