У Яузских ворот

Яузские ворота...
В путеводителе по Москве, изданном в 1848 году, «Москва. Подобная справочная книжка для приезжающих и живущих в столице. Составил М. Рудольф» значится: «Яузские ворота - название по реке Яузе. Несуществующее место».
Составитель этого путеводителя землемер М. Д. Рудольф был человеком дотошным и чрезвычайно добросовестным, в вышедшем в то же время плане Москвы есть помета: «С натурою соображал землемер М. Рудольф». Видимо, и тут старинное название местности он «с натурою соображал» и убедился, что ворот нет, как нет и площади, улицы и переулка с таким названием, есть одно название. Впрочем, в нынешнем указателе «Улицы Москвы», хотя при всех названиях обязательно указывается, что скрывается за каждым: ул. (улица), пл. (площадь), пер. (переулок), пр. (проезд), бульв. (бульвар), туп. (тупик), наб. (набережная), название «Яузские ворота» оставлено без всяких пояснений. Просто «Яузские ворота». Но в отличие от путеводителя сейчас это название все-таки можно увидеть на казенной табличке, написанное стандартным шрифтом: так называются остановки трамвая, автобуса и троллейбуса на Яузской улице и в Устьинском проезде.
Сойдем на этой остановке...
Бело-голубая, с золотым проблеском купола, легкая и причудливая, как пронизанное солнцем облако в ясном небе, колокольня Троицы на углу Яузской улицы и Серебрянического переулка, белоколонный домик на углу с Яузским бульваром - ладный и уютный. настоящий московский ампир, и виднеющаяся за ним башенка особняка начала нашего века - фантазия русского модерна на темы романского средневековья, и торцы доходных домов, и сбегающий вниз к Солянке проезд от Яузского бульвара, и угловые дома Солянки - с одной стороны прекрасно сохранивший свой облик жилой дом начала 1800-х годов, с другой - боковая стена одного из строений бывшего воспитательного дома - Николаевского сиротского училища; и мосты -- бывший Яузский, ныне Астаховский, через Яузу и Устьинский через Москву-реку, и зелень старых тополей, возносящихся то там, то здесь среди домов и крыш, и прохлада, веющая ранними утрами и поздними вечерами с Яузы и Москвы-реки, и высь Таганского холма над Яузой, и широкое небо над Москвой-рекой и над Замоскворечьем - все это Яузские ворота.
Происхождение названия Яузских ворот не таит в себе никаких загадок, оно известно с конца XVI века, когда были возведены крепостные стены Белого города по линии нынешнего Бульварного кольца с воротами на основных улицах-дорогах, в том числе и на Яузской улице, которая начинала собой дороги на Владимир и Рязань. Ворота обычно получали название по подходящим к ним улицам.
Проездная башня Белого города - Яузские ворота - судя по планам стояла примерно в том месте, где сейчас трамвайная линия, идущая с бульвара, делает небольшой поворот на Устьинский мост, как раз против проезжей части Солянки. На старых планах башня показана одноверхой, четырехугольной, с проходом не напрямую, как изображена башня Белого города на картине Аполлинария Михайловича Васнецова «Мясницкие ворота», а зигзагом. Даже по весьма условному рисунку плана видно, что это внушительное крепостное сооружение. Двести лет спустя, в конце XVIII века, стены и ворота Белого города были снесены, название осталось. Но за века (скорее всего, происхождение его более раннее, так как укрепления и, естественно, ворота существовали здесь и до возведения стены Белого города) оно приобрело иное значение, чем просто название ворот: по старинной московской традиции отдельные части города вмели свое название: Замоскворечье, Кулишки, Чертолье, Пресня и так далее, так вот Яузские ворота тоже стали названием района, имеющего свой облик и отличного от примыкающих к нему Заяузья, Солянки, Гончаров, Хитровки.
М. А. Дмитриев - поэт пушкинской поры (это ему принадлежит крылатая строка о Москве: «Улицы узки у нас, широка у нас летопись, улиц») в стихотворении «Московская жизнь» писал:

Знаете ль вы, что Москва? -
То не город, как прочие грады;
Разве что семь городов, да с десятками сел и посадов
В них-то, что город, го норов; а в тех деревнях свой обычай!

Своеобразный облик внешнего вида этого уголка Москвы и жизненного уклада обитателей улиц и переулков в окрестностях Яузских ворот, конечно, менялся с течением времени, но при всех изменениях сохранял преемственную связь с прошлым. И сейчас в современном облике Яузских ворот настоящее сливается с минувшим, и как во взрослом человеке жива память об его детстве, так и здесь воспоминания о былом живы в его сегодняшнем бытии.
Ворота названы по улице, улица по реке - так и начнем осмотр с реки.
Астаховский мост, прежде он назывался Яузским. Это самый древний мост Москвы. Когда-то он был единственным мостом через Яузу и поэтому не нуждался ни в каком другом названии, как и древнейший мост через Москву-реку называется Москворецким.
Теперешний мост поднят высоко над водой, он построен в 1940 году. Предполагалось, что под ним поплывут чуть ли не океанские белые лайнеры. Но пока тут не видали даже речных трамваев. А Яуза течет, как и прежде. Отсюда, с моста, заметнее движение темной воды, она словно ускоряет свой бег, словно для того, чтобы скорее миновать подмостную тень и закончить свой 50-километровый путь из глухого болота в окрестностях Мытищ... И невольно вслед за текущей водой взгляд также устремляется к тому месту, где Яуза впадает в Москву-реку, к ее устью.
Еще тысячелетие назад - в IX - XI веках Яуза стала частью великого торгового пути с балтийского севера на восток - в волжский Булгар и далее в Персию. На ее берегах, возле устья, археологами найдены следы древних поселений. Николо-Воробинский переулок, спускающийся к Яузе, когда-то назывался Гостиной горой, а у самого устья стояло селение Пристанище, и эти древние названия сохранили память о тех далеких временах, когда здесь останавливались плывшие по реке караваны купеческих ладей. Купцов, как известно, в древней Руси называли гостями.
О древности заселения устья Яузы свидетельствуют и предания.
С моста за высотным домом, на горе, видна белая верхушка церкви. Это церковь Никиты XVI - XVII веков, что за Яузой, сейчас отреставрирована, и белый шатер ее колокольни кажется особенно ярким среди серых окружающих зданий и темной листвы старых тополей. С этой церковью, вернее, с местом на вершине горы, на которой она стоит, связано одно из сказаний о начале Москвы.
Письменные сказания о начале Москвы все относятся к XVII веку и вызваны тогдашними политическими обстоятельствами, потребовавшими создания приличествующей столице обширного государства версии ее древнего происхождения. Московские писатели XVII века (имен их мы не знаем), люди образованные, начитанные, в книгах не нашли прямых сведений об основании Москвы, но в народной памяти еще хранились обрывочные сведения о тех далеких событиях. В частности, о том, что на Кремлевском холме люди поселились позже, а прежде было селение у устья Яузы. Книжник XVII века, соединив почерпнутое в книгах и живое предание, научно (конечно, по законам тогдашнего научно-исторического мышления) реставрировал историю основания Москвы. Созданное им (вернее, воссозданное, потому что сам он наверняка верил в его истинность и, наверное, очень гордился своей проницательностью) сказание включало Москву (и устье Яузы, поскольку речь идет и о нем) в общую панораму всемирной истории.
В сказании говорится, что внук библейского Ноя Мосох с женой по имени Ква и детьми - сыном Я и дочерью Вузой пришел сюда, большую реку назвал Москвой, соединив в этом названии имена свое и жены, меньшую Яузой, соединив имена детей, и «созда... гра-дец себе малый над превысоцей горе той, над устий Явузы реки, на месте оном первопри-бытном своем именно Московском, идеже и днесь стоит на горе оной церковь каменная святого и великого мученика Никиты».
Если же обратиться к более достоверным историческим сведениям, то и в летописном сообщении об основании города Москвы в 1156 году Юрием Долгоруким мы найдем намек на древнее поселение на берегу Яузы, потому что во фразе «заложи град Москву на устниже Неглинны, выше реки Аузы» явно противопоставление нового города «на устниже Неглинны» старому селению на реке Яузе.
Таким образом, и то событие, в связи с которым впервые упомянута Москва, также происходило не на Кремлевском холме, а на Яузе.
Впервые в русских летописях Москва упоминается в старейшей из них, в Ипатьевской, под 1147 годом, когда Суздальский князь Юрий Долгорукий пригласил князя Северско-го Святослава (отца князя Игоря, героя «Слова о полку Игореве»): «приди ко мне, брате, в Москову». Князья встретились, они «быша весели», так как возвращались каждый в свое княжество после удачных походов, Юрий Долгорукий устроил «обед силен». Отпировав, князья расстались у Яузского моста, где расходились дороги: Юрий поехал по левой во Владимир, Святослав по правой - на Рязань.
В XII веке Яуза перестала быть торговым водным путем, но через Яузский мост пролегала одна из важнейших московских дорог, вернее, три дороги, которые расходились за мостом: на Владимир, на Рязань, на Коломну. Старый Яузский мост был свидетелем многих исторических событий...
По нему проходило войско Дмитрия Донского на Куликовскую битву и по нему возвращалось после битвы. И в конце Яузской улицы (тогда Яузской называлась и нынешняя Солянка) поставил Дмитрий Донской в 1380 году в честь победы и в память погибших русских воинов на Куликовом поле церковь Всех Святых, «на Кулишках», которая в перестроенном в XVI - XVII веках виде сохранилась до наших дней.
В 1812 году через Яузский мост отходили главные части русской армии. Л. Н. Толстой в «Войне и мире» описывает встречу Кутузова и Растопчина у Яузского моста, где Кутузов, наблюдая за отступающим войском, весь уже погружен в обдумывание будущего удара по врагу.
28 февраля 1917 года в Москве стало известно о победе февральской революции в Петрограде, в тот же день Московское областное бюро ЦК РСДРП (б) выпустило листовку-призыв к рабочим: «Товарищи, бросайте pa- | боту! Солдаты! Помните, что сейчас решается судьба народа! Все на улицу! Все под красные знамена революции!» Рабочие завода Гужона (ныне «Серп и молот») бросили работу и под красными знаменами с пением революционных песен двинулись к центру. На Яузском мосту им преградили путь вооруженные полицейские. Они стояли двумя шеренгами. Город был объявлен на осадном положении, войскам и полиции было приказано не допустить рабочих демонстраций к центру города любой ценой. Перед строем полицейских стояли пристав и его помощник.
Рабочие подошли к мосту и остановились, помощник пристава крикнул:
- Дальше вы не пройдете. Поворачивайте обратно!
Но после минутного замешательства из рядов рабочих выступил знаменосец - девятнадцатилетний литейщик Илларион Тихонович Астахов и двинулся на полицейских.
- Дай дорогу. Назад мы не повернем. Помощник пристава выхватил револьвер и выстрелил в упор. Астахов упал, и в то же мгновение рабочие набросились на полицейских, заставу смяли, помощника пристава, оборвав с него оружие, раскачали и бросили в Яузу.
Астахова подняли, но он был уже мертв, пуля попала в висок. Это была первая жертва февральской революции в Москве... В 1922 году Яузский мост переименовали в Астахов-ский, в память об этом на нем была установлена мемориальная доска.
Значение названия реки Яузы неясно. Некоторые ученые пытаются объяснить его из финно-угорских языков, по их предположениям оно может значить «сосновая река», «приток реки», но не всех это объяснение удовлетворяет. Не получила признания и этимология И. Е. Забелина, видевшего в слове Яуза русский корень - «узкий». Не говоря уж о том, что поблизости протекали более узкие речки, сама Яуза в те времена, с каких нам известно это название, вовсе не была узкой рекой, посреди нее были даже острова. Один из самых больших находится против нынешнего высотного здания на Котельнической набережной. На нем издавна стояли мельницы, сначала мукомольные, затем, в XVII веке,- пороховые, в петровские времена, в начале XVIII века, тут была мельница, на которой толкли пеньку для канатной фабрики в Преображенском; кроме мельниц, тут были общественные бани, питейные заведения, в общем - место людное, проходное, и поэтому здесь скрывались бродяги, беглые, беспаспортные и всякий отчаянный люд. Имел остров в устье Яузы грозную славу, царские шпионы, стражники, а в XVIII веке и полиция не рисковали тут показываться. Зато, будучи в Москве, здесь находили приют разницы, пугачевцы При реконструкциях и переоборудованиях устья Яузы в XIX веке остров мало-помалу отошел под набережную, но остатки его, заросшие могучей полынью, татарником, ромашкой, сохранялись еще в 1930-е годы, и окрестные мальчишки играли там в казаки-разбойники.
Выше Яузского моста Яуза делает плавный изгиб, и как раз там, где изгиб начинается на Серебряническую набережную выходит Серебрянический переулок, в XVIII - XIX веках находились городские общественные бани. Бани в московской и вообще в русской жизни занимали весьма важное место, В. И. Даль в книге «Пословицы русского народа» приводит такую: «Когда б не бани, все б мы пропали». Серебрянические общественные бани пользовались большой известностью, видимо, они были самыми известными московскими банями. В 1790-е годы французский художник Жерар де ла Барт писал серию картин, изображавших главные достопримечательности Москвы. Среди них есть изображение Серебрянических бань.
Возле Серебрянических бань стоял домик, в котором более тридцати лет прожил А. Н. Островский. Здесь он написал большинство своих лучших пьес: «Бедность не порок», «Свои люди - сочтемся», «Грозу», «Снегурочку» и другие. Здесь у него бывали Аполлон Григорьев, П. И. Чайковский, художник П. М. Боклевский, композитор А. И. Дюбик, актер и писатель И. Ф. Горбунов и многие, многие другие. С. В. Максимов, писатель-этнограф, автор знаменитой книги «Крылатые слова», написал воспоминания об Островском. «Прямо перед окнами А. Н. Островского расстилался обширный пустырь, принадлежавший народным баням, исстари называвшимся «серебряными»,- и, вероятно, они были первыми в Москве общими и торговыми; но крайней мере, упоминание о них во владенных старых актах относится ко временам царя Алексея. [...]
Из окон второго этажа, который занимал Александр Николаевич в пятидесятых годах, мы видали виды, которые также ушли в предание: выскакивали из банной двери такие же откровенные фигуры, какие изображены на павловских гравюрах. Срывались они, очевидно, прямо с банного полка, потому что в зимнее время валил с них пар. Оторопело, выскочив, они начинали валяться с боку на бок в глубоких сугробах снега, который, конечно, не сгребался. Затем опрометью же эти очумелые люди бросались назад в баню на полок доколачивать... намыленными вениками белое тело...»
Упоминаемые Максимовым «Павловские гравюры» и есть гравюра с картины де ла Барта, сделанная в царствование Павла I. Так что мы и сейчас можем увидеть те «виды», которые ушли в «предание».
За деревьями и двухэтажными домиками виднеется один дом повыше, пятиэтажный. Он стоит на том же уровне, где стоял домик Островского, там проходит Серебрянический переулок. В этом доме (№9) на пятом этаже жил художник Д. С. Моор, он был страстным голубятником, и в довоенные годы поднимал с крыши и гонял свою стаю белых.
Всю Яузскую улицу с моста можно окинуть одним взглядом. С правой стороны - дома, церковь, с левой - недавно развитый сквер с молодыми деревцами, куртинами кустов и лужайками. Вплоть до XV века прибрежная часть Москвы-реки от нынешней площади Ногина и до устья Яузы представляла собой болотистую низину и называлась Ку-лишками. Слово кулишки, или кулижки, старое, но известно в говорах и сейчас, означает оно «низкий болотистый участок, луг, сенокосные поляны среди кустарника». От тех далеких, болотистых - кулижских времен осталось название церкви Всех Святых на Ку-лишках, поставленной Дмитрием Донским, о которой уже говорилось, и московское присловье «у черта на куличках». Сейчас это присловье значит просто что-то очень удаленное (в XV - XVI веках Кулишки действительно считались далекими и здесь располагались загородные поместья), но тогда они обозначали еще и гиблое, пропащее место, где водится нечистая сила - черти и где ничего не стоит заблудиться и пропасть. В Вятской губернии еще в начале XX века объясняли, что кулиши - это маленькие чертенята разных цветов.
С ростом города болото осваивалось и осушалось. В XV - XVI веках оно уже называется Васильевским лугом и принадлежит Василию III, отцу Ивана Грозного. По одним сведениям, получил луг свое название от имени владельца, по другим от имени известного московского юродивого Василия Блаженного, который, как утверждает предание, обитал здесь. Затем на лугу был разведен плодовый сад.
Расцвет Васильевского сада относится ко второй половине XVII века, к царствованию Алексея Михайловича, который любил садоводство, расширил и благоустроил царские сады и поощрял садоводство. Иностранцы, посещавшие тогда Москву, свидетельствуют о том, что в ее садах выращивалось много фруктов и овощей, в том числе и теплолюбивых. Секретарь австрийского посольства Адольф Лизек описывает, как выращивали дыни необычайной величины и прекрасного вкуса: «Посадивши дыни, русские ухаживают за ними следующим образом: каждый садовник имеет две одежды для себя и две покрышки для дынь. В огород он выходит в одном исподнем платье. Если чувствует холод, то надевает на себя верхнюю одежду, а покрышкой прикрывает дыни. Если стужа увеличивается, то надевает и другую одежду, и в то же время дыни покрывает другой покрышкой. А с наступлением тепла, снимая с себя верхние одежды, поступает так же и с дынями».
В «Уложении» - своде законов, составленном при Алексее Михайловиче, имеются специальные статьи о наказании тех, «кто у кого в саду яблоки ощиплет насильством или ночью покрадет», «кто у кого дерево ссечет насильством или украдет», «кто у кого в огороде какой овощ насильством пограбит или покрадет».
Васильевский сад принадлежал к крупнейшим садовым хозяйствам. «А в нем,- сообщает опись 1700 года,- садового строения 10 199 дерев: да в грядах 2837 дерев, почек и прививков 850, да 3 гряды пеньков, 349 дерев груш сарских и волоских, 750 прививков в грядах, 9 гряд почек; 194 куста вишен, 42 куста слив, 57 гряд малины, 54 гряды да 246 кустов смородины красной, 41 гряда черной. Садовники... садят в том саду для себя и на продажу капусту, огурцы и иной всякой летней овощ».
В 1760-х годах территория сада была отдана под строительство Воспитательного дома. Сад был вырублен, но кое-где во дворах еще оставались яблони, дичали, погибали и возобновлялись самосевом. На углу Солянки и Устинского проезда, выходящего к Яузским воротам, где сейчас стоит кафе, так и осталось незастроенное место, огораживаемое время от времени дощатым, щелястым забором, из-за которого над тротуаром свешивались яблоневые ветки с мелкими, кислейшими яблочками - потомками роскошнейших плодов Васильевского сада. Яблони эти вымерзли в суровую зиму 1941/42 года.
К концу XVI века, когда территория, ограниченная нынешним Бульварным кольцом, уже стала не пригородом, а городом, в 1586 году началась по этой линии постройка каменных стен - стен Белого города. Название Белого он получил оттого, что его основание возводилось из белого камня, а кирпичная стена была побелена. Возводил стены Федор Конь - опытный и талантливый инженер и строитель. Начал он работы, по утверждению известного историка Москвы П. Н. Миллера, с Яузских ворот. В 1760-е годы стену Белого города, к тому времени обветшавшую и разрушающуюся, разобрали. Однако ее кирпич был крепок и пригоден для строительства, поэтому его употребили на постройку Воспитательного дома. Хотя на месте снесенной стены предполагалось устроить бульвары, дело затянулось на десятилетия. В 1790 году московский главнокомандующий П. Д. Еропкин докладывал Екатерине II, что бульваров при его предшественнике в этой должности посажено всего 2 версты 180 сажен от Никитских до Петровских ворот, на некоторых участках был подготовлен под бульвары вал, который ныне «оставлен и приходит в разрушение; старый же вал во многих местах срыт и никаких знаков по себе уже не оставил... И на сей окружности довольно состоит удобных мест, которых просят разные люди для построения себе домов». Московское начальство высказывало более склонности раздать пустующие места под частную застройку, чем возиться с бульварами, служащими «к одному только украшению».
К докладу Еропкина прилагалась «Ведомость о строениях, состоящих в Москве на окружности Белого города», из которой было видно, что Бульварное кольцо фактически уже застроено. Яузские ворота стали оживленным городским перекрестком, тут стояло две печи «ради проходящих и ночных сторожей», бойко торговали казенный питейный дом и две лавки при церкви Николы в Кошелях тут же находились две кузницы - видно, обеим хватало работы, и со всех сторон обступали бывшие ворота и место срытого вала дворы действительно самых разных людей, в «Ведомости» значатся дворы и священника с дьячком, и дворян, и купцов, и «частного пристава Мишкова ».
Впоследствии бульвары все-таки насадили, но Яузский бульвар так и не довели до ворот. И сейчас этот отрезок Бульварного кольца представляет собой обычную улицу с трамвайными путями посередине, которые, лишь пройдя его, расходятся по обе стороны бульвара.
От Яузских ворот видно только начало бульвара - узкая и ровная аллея, ограниченная асфальтовыми проездами и линией тесно примыкающих друг к другу домов.
Справа, перед самым бульваром, над проездом выступает пристроенная к дому изящная и легкая круглая башенка средневекового замка, вызывающая в памяти образы давних легенд, но не тех, которые повествуют о жестоких битвах и мрачных эпизодах, а о пленительных образах прекрасных дам, созданных трубадурами и менестрелями, о прошлом, преображенном поэтами и художниками в конце XIX - начале XX века - Ростаном, Врубелем, Блоком, Брюсовым...
Дом с башенкой построен в начале XX века для чаеторговцев в входившем тогда в моду стиле «модерн».
Филипповы - давние обитатели этих мест. В справочнике «Алфавитные списки всех частей столичного города Москвы домам и землям, равно казенным зданиям, с показанием, в котором квартале и на какой улице или переулке состоят», изданном в 1818 году, значится, что «в 3-м квартале у Яузских ворот» имеется дом Филипповой Анны Васильевой, Вологодской купецкой жены». По мере того как следующие поколения этой купеческой семьи расширяли дело, увеличивалось и их домовладение. В 1868 году Филипповым принадлежат уже все строения по Яузской улице, кроме углового дома, и дома по Яузскому бульвару, а в 1900 году они приобрели и угловой дом. В начале века «Филиппов и К°» - крупный торговый дом, и тогда-то они и строят новый дом в модном стиле.
Особняк Филипповых достаточно скромен по сравнению хотя бы с известным домом-дворцом Рябушинского у Никитских ворот, он меньше, проще и строже его архитектура, но, может быть, поэтому в нем яснее и определеннее проявились изысканность и благородство линий и форм модерна, не отягченных богатством отделки. В нем мягче, человечнее, теплее проявился дух модерна, его сказочности, таинственности.
Особенно красив этот дом вечером, когда его освещает заходящее солнце, отблески которого, отражаясь в стеклах широких окон, на скромном мозаичном фронтоне, причудливо мерцают, вспыхивая и зажигаясь.
Закат, окна, деревья бульвара - как в стихах Брюсова:

Закат ударил в окна красные
И, как по клавишам стуча, Запел свои напевы страстные;
А ветер с буйством скрипача
Уже мелодии ненастные
Готовил, ветвями стуча.
Симфония тоски и золота,
Огней и звуков слитый хор...

На другой стороне бульвара, наискосок от филипповского особняка, несколько деревьев словно перешагнули через трамвайную линию и заполнили своей тенью и зеленью маленький дворик, образовавшийся оттого, что флигель выходящего на бульвар дома был построен немного отступя от красной линии.
Этот дом принадлежал в 1870-е годы и позже Каролине Ивановне Бари, вдове губернского секретаря, о которой справочник «Вся Москва» сообщает только то, что она является домовладелицей и что ей принадлежит в Москве один этот дом. Вдова губернского секретаря сдавала в доме квартиры. В семидесятые годы здесь поселился купеческий сын Яков Кузьмич Брюсов с молодой женой и сыном-первенцем Валерием.
Самая впечатляющая часть пейзажа Яузских ворот - это левая сторона Яузской ули
цы, та сторона, которая, по счастью, пока осталась не снесенной и даже не очень изуродованной перестройками... Ее-то как раз и рисуют художники. И на всех их произведениях обязательно присутствует высокая колокольня Троицкой церкви, по характеристике специалистов-архитекторов, «пример отличной барочной архитектуры». Она действительно красива и, несмотря на внушительные размеры, очень стройна, легка, празднична. Она определяет своим обликом светлое и какое-то уютное, задушевное настроение пейзажа.
Церковь Троицы, по московскому обыкновению, в отличие от других одноименных церквей имела и уточняющее определение: «что в Серебряниках» или «в старых денежных мастерах», и стоит она на углу Яузской улицы и Серебрянического переулка.
С Яузского моста видна половина Серебрянического переулка, отходящего от Яузской улицы и через три дома поворачивающего вправо. Эта часть переулка с колокольней и церковью, старыми деревьями на бывшем церковном дворе, склоняющими над переулком свои изогнутые старые ветви, с двухэтажными скромными домиками очень живописна, она сохранила вид типичного московского переулка прошлого века. И недаром его давно уже облюбовали кинематографисты: тут снимались кадры фильмов на чеховские сюжеты, «Казаков» по повести Л. Н. Толстого и других, действие которых происходит в XIX - начале XX века.
Длинное и кривое колено (в прежние времена изгиб улицы называли в Москве коленом) скоба Серебрянического переулка сохраняет свое направление с XV века, со времен великого князя Московского Василия Васильевича Темного, когда тут, у подножья Гостиной горы, на берегу Яузы (переулок повторяет очертание подножия горы и русла реки) жили вольные мастера-серебряники, чеканившие государственную монету. Документы того времени рассказывают, что в эти смутные времена междоусобной борьбы (Василий получил прозвище Темный, потому что был ослеплен своим двоюродным братом князем Галицким Дмитрием Шемякой) серебряники часто пускались на мошенничество: урезывали и перечеканивали монеты, присваивая княжеское серебро. За это им заливали глотку оловом, обрубали пальцы, и в конце концов им было запрещено чеканить монету. Иван Грозный вновь повелел серебряникам у Яузского моста чеканить монету, поставив над ними крепкий надзор. Серебряники получили ряд привилегий, в том числе они были освобождены от копейной, то есть воинской службы. Бояре, надзиравшие за мастерами, извлекали из этого большой доход, приписывая за приличную мзду к Серебряной слободе всяких людей, желающих уклониться от воинской повинности. В XVII веке здесь перестают чеканить монету, но до XIX века в переулке находился дом Горного правления, где плавили серебро.
В XVI - XVII веках и первой половине XVIII земли вокруг Серебряной слободы принадлежали знати - среди владельцев значатся князья Волконские, Мещерские, светлейший князь Потемкин-Таврический, канцлер граф Илья Андреевич Безбородко и другие, в XVIII веке княжеские владения начали переходить к богатым купцам-промышленникам. Памятью об этих купцах остались нынешние
колокольня и церковь Троицы. Колокольня с приделом была построена в 1768 году на средства калужского купца Афанасия Абрамовича Гончарова, который за заведение полотняных фабрик был пожалован в 1744 году чином коллежского асессора, что дало его потомству дворянство. Владения Гончарова находились по Яузской улице между бульваром и Серебряническим переулком. Афанасий Абрамович Гончаров - дед жены А. С. Пушкина Натальи Николаевны.
А церковь Троицы, построенная в 1781 году по проекту К. Бланка на месте старой, известной по документам с 1625 года, сооружена на средства купеческой жены Татьяны Ильиной Суровщиковой. Суровщикова была дочерью «содержателя» Московской главной суконной мануфактуры Ильи Солодовникова. Ее муж Василий Суровщиков принадлежал к самому богатому московскому купечеству, имел почетное звание «именитого гражданина» - в конце XVIII века в Москве «именитых граждан» насчитывалось всего 11 человек, это звание освобождало от телесных наказаний, давало право приобретать загородные дома и сады, ездить по городу в карете парою и четвернею, потомство «именитого гражданина» получало дворянство.
В начале XIX века и знать, и богатые купцы-промышленники, ставшие дворянами, перебираются в другие части Москвы - на Арбат, Пречистенку, Поварскую, их обширные земли распродаются по частям. С этого времени окрестности Яузских ворот населяют мещане, небогатые купцы, ремесленники и всего лишь несколько человек дворян - чиновник в невысоких чинах. Поэтому здесь нет ни дворцов, ни особняков, но именно поэтому застройка Серебрянического переулка представляет собой такое гармоническое единство.
Среди двухэтажных домов Серебрянического переулка не выделяется и построенный в конце XIX века небольшой, в четыре этажа, дом справа, стоящий на самом повороте. До революции он принадлежал Ниловой пустыни - одному из самых богатых монастырей России. Сам монастырь находился в Тверской губернии, занимая остров на озере Селигер. Вид монастыря - каменные собор, церкви со шпилями, каменные многоэтажные здания, облицованные камнем набережные, каменная пристань - представлял собой отнюдь не скромную иноческую обитель, а, скорее, центральную площадь какого-нибудь крупного губернского города. В путеводителе начала XX века сообщается: «Монастырь богат также землями и прочим имуществом: имеет собственных два парохода, несколько больших мукомольных мельниц, два подворья, одно в г. Осташкове... другое в Москве, в Тверской части... Имеет собственные рыбные ловли». Дом в Серебряническом переулке попал в раздел «прочего имущества», и видимо, довольно скромного. Часть дома служила гостиницей для приезжавших в Москву разных незначительных лиц, причастных к монастырю, часть сдавалась в наем. Одну квартиру занимал монах - управитель дома. Но денежные операции, совершавшиеся в этом доме, были не так уж малы: в пятидесятые годы, уже после войны, в доме делали капитальный ремонт, и когда вскрыли полы, то в одной комнате между перекрытиями обнаружили пачки бумажных денег, их было так много, что они усыпали всю мостовую перед домом, и несколько дней ветер носил по переулку вороха коричневых «катенек», «красненьких» десяток, «синеньких» пятерок...
У Гурия Захарова есть гравюра «Гаснущие звезды», изображающая начало Серебрянического переулка, на которой над церковью и домами мерцают в ореоле крупные звезды, даже не звезды, а какие-то таинственные призрачные огни. Да, действительно, такое небо и такие звезды бывают над Серебряническим переулком. Не знаю, чем объяснить это явление, потоками ли воздуха, поднимающимися с близкой Яузы, или чем-то еще, но огромные мерцающие звезды, яркие даже при лунном свете, встают над домами и, маня, словно обещают там, за поворотом переулка, что-то необычайное...
«Если... пойти по Солянке, мимо Опекунского совета... повернуть налево, то ударишься (как говорят в Москве) в узкий переулок. Огибая церковь... и делая длинное и кривое колено, Серебрянический переулок приводит на поперечную улицу. Прямо против устья переулка стоял неказистый деревянный дом обычного московского пошиба». Так описывает путь от Воспитательного дома к дому А. П. Островского в Серебряническом переулке С. В. Максимов. Этой дорогой в начале 1850-х годов часто ходил поздними вечерами Аполлон Григорьев - из Воспитательного дома к Островскому.
Об этих годах сам Аполлон Григорьев писал, что «это была настоящая молодость, с жаждой настоящей жизни, с тяжкими уроками и опытами». Это были годы творческого подъема, задушевной, сердечной дружбы с единомышленниками - с кружком Островского - годы великих надежд и любви - огромной, страстной, роковой, которая определила всю его дальнейшую судьбу.
Григорьев служил учителем в Воспитальном доме, там он познакомился с дочерью преподавателя французского языка Леонидой Визард и полюбил ее. По воспоминаниям сестры, она была тогда «замечательно изящна, хорошенькая, очень умна, талантлива, превосходная музыкантша... Ум у нее был очень живой, но характер сдержанный и осторожный... Противоположностей в ней было масса, даже в наружности. Прекрасные, густейшие, даже с синеватым отливом, как у цыганки, волосы и голубые большие прекрасные глаза». Ей шел семнадцатый год, Григорьеву уже исполнилось тридцать... Ему представлялось, что она - та единственная, которая предназначена ему богом и с которой, единственной, он может быть счастлив. «С ее же стороны,- вспоминает ее сестра,- не было взаимности никакой».
После вечера у Визардов (они имели квартиру при Воспитательном доме), где Григорьев тщетно старался уловить во взгляде Леониды хотя бы интерес к себе, он шел к друзьям, к Островскому... Любви к Визард посвящены лучшие его стихи - цикл «Борьба», и может быть, многие строки рождались на этом пути, под мерцающими звездами... В том числе знаменитая «Цыганская венгерка», в которой его собственные переживания и стихи слились с мотивом любимой им с ранней юности цыганской песни про цыганочку, которая «замуж вышла».
Две гитары, зазвенев, Жалобно заныли... С детства памятный напев, Старый друг мой - ты ли?
Колокольня церкви Троицы почти вплотную примыкает к боковой стене дома, выходящего фасадом на Яузскую улицу. Этот дом отмечен на планах конца XVIII века. Конечно, впоследствии он перестраивался, но маленькое, отличающееся от всех остальных, нерастесанное окно, выходящее в узкую щель между домом и колокольней, свидетельствует об его возрасте, о допожарном - до пожара 1812 года - происхождении.
В пожар 1812 года окрестности Яузских ворот выгорели почти полностью. Современники вспоминают, что у Яузского моста загорелось сразу же после вступления французов, и огонь бушевал особенно свирепо. По ведомости, составленной в 1813 году, значится, что в Яузской части, где в 1807 году насчитывалось 536 домов, уцелело всего 36.
Что представляла собой эта местность в 1813 году, впечатляюще. описывает Е. П. Янькова, автор известных мемуаров: «Весь город по сю сторону Москвы-реки был точно как черное большое поле со множеством церквей, а кругом обгорелые остатки домов: где стояли только печи, где лежит крыша, обрушившаяся с домом; или дом цел, сгорели флигеля; в ином месте сгорел только флигель». Приехавший в Москву в июле 1814 года Ф. Ф. Вигель увидел картину, немного отличавшуюся: он ехал через Коломенскую заставу по выгоревшим полностью Таганской и Рогожской частям города:- «Вымощенная улица имела вид большой дороги, деревянных домов не встречалось, и только кой-где начинали подниматься заборы. Далее стали показываться каменные двух- и трехэтажные обгорелые дома, сквозные, как решето,- без кровель и окон. Только приближаясь к Яузскому мосту и Воспитательному дому, увидел я, наконец, жилые дома, уцелевшие или вновь отделанные».
И еще четыре года спустя в описи 1818 года «домам и землям» Москвы указано: «Палатка церкви Николая Чудотворца в Кошелях у Яузских ворот, каменная, обгорелая. Полянского Александра Ивановича, статского советника, в Серебряническом переулке обгорелый каменный дом».
Но даже сейчас, спустя 175 лет, у Яузских ворот сохранился след пожара 1812 года, и более или менее внимательному наблюдателю не так уж и трудно его обнаружить.
Налево от колокольни церкви Троицы в двухэтажном доме со скромными гладкими пилястрами от основания до крыши, несмотря на перестройки, совершенно определенно угадывается обычный для Москвы конца XVIII - начала XIX века усадебный дом с двумя флигелями. В конце XVIII века он принадлежал Гончаровым. Но присмотритесь к центральной части: на ней пилястры вверху не имеют завершений. Странно, не правда ли? А дом-то ведь старый. Мы можем представить, каким он должен был быть: выше на один этаж - там так же, как мы видим на флигелях, пилястры завершались капителями - венчал здание обязательный треугольный фронтон. Все это было из дерева и выгорело, владелец не стал надстраивать дом, а покрыл наскоро и подешевле уцелевший каменный низ новой крышей.
Когда я высказал свои соображения о происхождении современного облика этого дома известному знатоку Москвы С. К. Романюку, он посоветовал: «Посмотрите «Архитектурные альбомы» Казакова, там есть дом Гончарова». Действительно, в составленных М. Ф. Казаковым «Альбомах партикулярных строений», изданных в 1956 году, имеется изображение фасада «дома Гончарова на Яузской улице». Конечно, это тот же дом, только без второго этажа. А на плане второго этажа, приведенного там же, обозначено, что он деревянный, а в аннотации сказано, что в пожар 1812 года дом сгорел. Так что предположение оправдалось полностью.
Между этим и угловым шестиколонным ампирным домом, примыкая к тому и другому, втиснут одноэтажный каменный магазин «Фрукты, овощи». Эта постройка служит москвичам уже около двух веков, и все два века она так и оставалась торговым помещением - лавкой.
Угловой дом - украшение площади. Видимо, в основу здания легли строения XVII века: ведь прежде имели обычай при перестройке не сносить существующее здание, а использовать его фундамент и стены.
В 1810-е годы участок, принадлежавший купцу Заборову, перешел к профессору права Московского университета Семену Алексеевичу Смирнову, автору популярных среди студентов учебников и труда «Легчайший способ к познанию российских употребительных законов, с приложением таблицы о присутственных местах». О нем отзывались как о талантливом преподавателе и опытном адвокате. Он строил дом в начале 1820-х годов, и хотя об этом нет прямых свидетельств, специалисты считают, что автором проекта мог быть Д. И. Жилярди или А. Г. Григорьев. Это предположение представляется весьма достоверным: изяществом, соразмерностью частей, стилем дом очень напоминает постройки этих замечательных архитекторов. Сюжеты барельефов на фронтоне - обязательный элемент всех зданий подобного типа - видимо, определялись владельцем и отражают его занятия: здесь изображено древо познания, взращиваемое купидоном,- ведь он профессор, учитель; аллегория правосудия - ведь он правовед; аллегория искусства - наверное, не было ему чуждо и чувство прекрасного.
Дом Смирнова, сейчас восстановленный, замечательно сохранился. Этот дом, находящаяся рядом с ним старая лавка, следующий дом, колокольня Троицы - это уголок Москвы пушкинских времен...
По другую сторону проезда, соединяющего Яузский бульвар с площадью, наискосок от дома Смирнова, виднеется церковь Петра и Павла, построенная в петровские времена. Она интересна и своей архитектурой и своей историей, прежде ее называли «Петра и Павла, что на горке», потому что она находится за пределами Кулишек. Но это хотя и рядом, но уже не Яузские ворота, там - Хитровка, а высокий дом за домом Смирнова - уже Воронцово поле - это уже иное дело и иной разговор: сказано же, что Москва
...не город, как прочие грады;
Разве что семь городов, да с десятками сел и посадов!

В. Б. Муравьев, писатель