Свидетельствуют гены



И вот миновалися годы.
Столетия вслед протекли,
Народы сменили народы,
Лицо изменилось земли.
А. К. Толстой, «Курган»

«Земля, уставшая от смены рас, племен и поколений»,— так подписал Максимилиан Волошин одну из своих крымских акварелей. Поэт, художник, историк, он нашел емкий образ, благодаря которому эта акварель приобрела, помимо геометрической, еще и историческую перспективу... Яйла и холмы предгорий, леса и одиноко расставленные деревья, долины, скрывающиеся меж отрогами гор, и степные равнины Северного Причерноморья — все это превратилось вдруг в кулисы, из-за которых на сцену Древней истории стали, сменяя друг друга, выходить народы. Киммерийцы, оставившие нам столь привычное название Крыма; вот пронеслись их всадники с длинными мечами, на лошадях, столь похожих на ахалтекинцев, в сопровождении своры собак. Таинственные тавры, давшие этой земле ее другое, столь же живучее имя — Таврида. Огни их горных селений наблюдал Геродот, проплывая вдоль побережья Крыма. А далее — скифы и греки, сарматы, готы, гунны... Семь народов за какие-нибудь одно-полтора тысячелетия появились на северо-понтийских берегах и исчезли в прошлом, оставив по себе кто топонимы и гидронимы, кто развалины городов, кто курганы и каменных истуканов. Все это словно некое народное шествие, вернее, шествие народов, направляемое невидимым, но легко угадываемым распорядителем — Историей. И как во всяком шествии, где медленное движение то вдруг ускоряется, то входит вновь в спокойное русло, так и в этом, что мы наблюдаем через причерноморское окно истории: на гуннах оно не остановилось. Отметив свое появление в пределах Европы победой в 375 году над царем крымских готов Германарихом, гунны придали этому движению ускорение. И вновь зачастили этнонимы: сабиры, обры, команы, авары, половцы, болгары, печенеги, угры, хазары... И вновь курганы, вновь каменные истуканы. Какой из курганов, оставленных народами в южно-русских степях, навеял А. К. Толстому тему краткости исторической жизни народов и недолговечности этнической памяти в беспрестанной смене народов.
Ту же тему — Времени, Истории, Памяти — навеяли Ф. И. Тютчеву курганы древних славян, встреченные им во время поездки на Брянщину. Ведь движение этнической истории — явление повсеместное; быть может, не всегда столь драматичное, как в Причерноморье, но непреложное. Следы этого движения — пещерные и наскальные картины былой жизни, дольмены и пирамиды, колоннады и амфитеатры, курганы и изваяния, а то и просто скромные башенки из камней, расставленные на возвышенных местах по всей приполярной тундре — от Кольского полуострова до Чукотки...
«И вот миновалися годы»... Но и в наше время смена народов в ходе этногенеза остается явлением загадочным и непознанным. При этом, разумеется, речь идет не о той смене состояния этноса (племя — народность — нация), которая порождается сменой общественно-исторических формаций. Речь о том, что этносы уходят из исторического бытия и сменяются другими даже в рамках одной и той же общественно-исторической формации. Теории, которая, подобно, например, дарвиновской теории происхождения видов, объясняла бы и моделировала этнический процесс, нет. Но отчего? Оттого ли, что в этногенезе разных народов нет никакой общей закономерности или потому, что эта закономерность замаскирована неповторимыми судьбами отдельных народов и ее трудно выявить традиционными методами историографического анализа?
Итак, есть ли в процессе смены одних народов другими закономерность, способная проявиться в истории самых разных этносов, в разных исторнко-этнографических областях ойкумены и в различные исторические эпохи? И если она все же существует, то доступна ли эта закономерность количественному анализу и моделированию?
Кандидатом биологических наук Е. В. Ящук и мною на базе кафедры антропологии биофака Московского университета и лаборатории генетики человека Института общей генетики АН СССР проведено исследование с целью ответить на поставленные вопросы.
У нас, генетиков и антропологов, к этим вопросам интерес был отнюдь не праздный. Ведь вместе с человеком, который в силу общественной своей природы не рождается и не существует вне этноса, человеческие гены оказываются вовлечены в процесс этнической истории, то есть генетический портрет человека, а следовательно — и этноса, закладывается в недрах этнической истории. Поразительное генетическое разнообразие человечества, множество направлений генетической адаптации в разных природных зонах планеты — все это возникло и существует не само по себе, а связано с этническим разнообразием и мировым этноисто-рическим процессом. Природное и общественное в человеке неделимо. Это и привело нас к проблеме этногенеза.
В предыдущем очерке о генохронологии исторических событий* мне, надеюсь, удалось показать, что между расстоянием во времени от даты конкретного события, «расщепившего» когда-то ветвь истории народа на несколько самостоятельных побегов, до современности и мерой генетических различий у сегодняшних представителей этих «побегов» существует математическая зависимость.
Но в этом исследовании мы с помощью генетических маркеров находили лишь одну переломную точку истории того или иного этноса. Сейчас же задача усложнилась. Теперь, исследуя генетическое разнообразие современных народов, мы надеемся отыскать и, если хотите, вычислить ту предполагаемую закономерность, с действием которой связано само этническое разнообразие современности.

*    *    *
Этническая история оставляет следы не только безымянными курганами, пирамидами, менгирами, но и великим разнообразием других творений материальной и духовной культуры человечества — всего того, что и входит в «плоть и кровь» новых поколений и присутствует в преобразованном виде в их культурном творчестве. Когда это удается проследить, то оказывается, что различные элементы культуры современных народов уходят в глубь веков и тысячелетий, будь то вышиваемые ныне узоры или архитектурные детали жилища, или обряды, сюжеты фольклора, или, наконец, сама наша речь, представляющая живое напластование речи былых поколений и народов-предшественников.
Обо всем этом можно говорить как об этнической памяти, о существовании в этом прошлом народов-основателей   нашего   культурного наследия.
Общая память, проявляется ли она в общности языков или в других явлениях духовной и материальной культуры, может служить свидетельством общности происхождения народов от какого-то праэтноса. Недаром устойчивые элементы такой этнической памяти, и в первую очередь язык, служат целям и выделения какого-либо современного народа (то есть являются его этноопределителями) и одновременно помогают установить степень общности этого народа с другими. Среди таких этноопределителей могут быть названы язык, религия, народное искусство, устное творчество, обычаи, обряды, нормы поведения, включая принятые жесты вежливости и приветствия, этикет в еде, гигиенические привычки и многое другое.
Попробуйте мысленно или графически воспроизвести положение какого-либо народа в системе других народов по языковому родству. Каким бы ни был ваш родной язык, вы и без специальных знаний укажете другой или группу других языков, столь близких вашему, что возможно взаимопонимание и без переводчиков. Эти языки, включая и ваш родной, разумеется, на рисунке будут выглядеть, как молодые побеги   одной   ветви.   Далее,   по   мере   убывания взаимопонимания, на соседних ветвях расположатся другие группы народов, более близкие между собой, чем с вашей языковой группой. Далее, возможно, потребуются специальные знания и обоснования для сближения одних языков и отделения других, ибо те «почки», от которых они начали самостоятельное существование, уже не видны с поверхности кроны языкового древа, откуда мы всматриваемся в историю. Время их образования и место на «ветке» надо высчитывать.
Подобное же древо можно построить и по другому этноопределителю — по костюму, тому или иному обряду и т. д. Однако истинное родословное древо народа точно не очертится ни одним из них. И это естественно. Каждый из этноопределителей — отражение лишь одной из множества сторон его духовной и материальной истории. И требовалось выявить, какая из возможных этнических классификаций родства народов наиболее полно отражает родство генетическое. Мы провели такое сравнение. И вот что выяснилось.
Родословная по расовым признакам совпадет лишь на двадцать процентов с генетической; генеалогическое древо, очерченное приверженностью народного искусства к тому или иному орнаменту,— на тридцать. А вот языковое древо совпало с генетическим на девяносто процентов!
Удивительно, но факт: гены оказались наиболее чувствительны не к расовому сходству, а к языковому родству народов. Лингвистическое древо народа мы и приняли за общеэтническое.
Поиск генетических закономерностей этнической истории с помощью этнолингвистического древа было решено для большей надежности провести в трех разных историко-культурных и географических регионах мира. Представьте себе три древа, высящихся над Америкой, Сибирью и Европой. Все три — языковые древа коренных народов этих континентов, и это единственное, что у них общее. Во всем же остальном — в высоте и мощности (в числе языков и в наличии у них общих корней), в ветвистости (число языковых ветвей), в густоте молодых побегов (число популяций, говорящих на языке каждого из народов) — эти три древа не похожи друг на друга. Ведь каждое выросло на своей исторической почве, и согласитесь, что общего у народов этих регионов мало.
Не столько расстояниями- ведь были же они преодолены теми, кто первыми открывал и заселял континенты,— сколько тысячелетиями обособленного развития разделены народы в интересующих нас регионах мира. Отсюда эта несхожесть. Разве что вигвамы и типы некоторых североамериканских жилищ индейцев похожи на чумы эвенков Нижней или Подкаменной Тунгусок или тофаларов в Восточных Саянах. Разве что знаменитый Гайавата мастерил себе берестяную пирогу точно так же, как это еще недавно на моих глазах делали те же эвенки в верховьях Нижней Тунгуски. Разве что эскимосы карибу на Великой Равнине северно-западной территории Канады и сегодня устраивают на реках каменные запруды, где ловят лососей, как это делали в Европе еще в древнекаменном веке. И разве что, наконец, в культуре и физическом типе скандинавских саамов иногда усматривают сибирские черты, а турки на Боспоре говорят на языке, который более понятен якутам. Но все это едва ли заставит кого-нибудь усомниться в том, что в трех выбранных районах мира этническое развитие народов шло независимым путем. Тем важнее было для нас сопоставить результаты генетического зондирования этнической истории в этих районах.
Приглядитесь к настоящему ветвистому дереву. Среди его ветвей не найти и двух одинаковых. У каждой своя длина, свое число ветвлений и самые разные расстояния в междоузлиях. Наберемся терпения, обследуем и измерим каждый побег, а затем найдем среднюю длину побегов каждого «года» — каждого этапа — за всю историю дерева. Перед нами предстанет обобщенная средняя протяженность «годового» побега, которую можно выразить числом. Именно такую  операцию  выполняла  ЭВМ,  обмеряя в единицах генетического расстояния все ветви-в кроне этнолингвистического древа и древо в целом.
В образном плане сам принцип генетического зондирования хорошо сопоставим с геофизическими методами зондирования земной коры. Он также потребовал некоторого числа «станций», посылающих, а затем улавливающих сигналы, только уже не от слоев литосферы, а от современных популяций коренного населения. Таких популяций в нашем исследовании было 684 в Европе (зарубежной), 283 в Сибири и 250 в Америке. Для них были определены различные гены, с. помощью которых уже разработанным методом мы могли определять и время появления этноисторических разветвлений, и генетические расстояния между популяциями предков. Само зондирование осуществлялось с помощью ЭВМ, для которой Е. В. Ящук разработала специальную программу МЕГЕРА — мера генетического разнообразия. Гены-зонды устремлялись от каждой современной популяции по направлениям, заданным побегами и ветвями этно-лингвистического древа к его стволу, и, достигнув основания, возвращались всеми возможными путями-ветвями назад, к принимающим «станциям» в кроне древа. Здесь производилось сравнение генов, проделавших этот путь из глубины истории, с современными генами каждой популяции и вычислялась искомая генетическая длина пройденного пути по всем его этапам.
Пути, пройденные генами-зондами по следам этнической истории, действительно, очертили древо — генетическую проекцию этнолингвистического древа  (см. рисунок).
Итог нашей работы оказался и неожидан и прост одновременно (это четко видно на рисунке) : средние расстояния между побегами разных лет (самых первых и древних при начале ветвления ствола и до самых молодых) от одного ветвления до следующего оказались равновелики. Иными словами, все последовательные ветвления — этапы этногенеза древа народов — оказались (в среднем!) одинаковой генетической протяженности. И повторилось это с каждым из трех этнолингвистических древ, подвергнутых генетическому обмеру.
Это явление, в универсальности которого теперь уже не было сомнений, мы назвали генетической эквидистантностью этапов этногенеза.
Человеческие гены, как щепки, брошенные в поток, чтобы выявить бег различных струй в нем, позволили увидеть движение потока этногенеза. Протянувшись из прошлого в настоящее, разделяясь по мере приближения к современности на множество струй и рукавов, этот поток исторического бытия народов имеет в среднем постоянный генетический темп: от одной исторической отметки до другой, от нее до следующей — все этапы этногенеза оказались в среднем одинаковой генетической протяженности.
Иными словами, если мы точно нарисуем индоевропейское этнолингвистическое древо, то увидим следующее. Праиранцы, праславяне, прагерманцы и другие «праотцы» современной индоевропейской этноязыковой общности в среднем находились друг от друга на таком же генетическом расстоянии, на какое (также в среднем!) разошлись сейчас их потомки: осетинцы, таджики, афганцы и другие народы в пределах иранской ветви языков; немцы, голландцы, датчане и другие народы в пределах германской ветви; поляки, болгары, чехи, белорусы в пределах славянской ветви индоевропейских языков. Более того, я мог бы провести схему, на которой четко видно, что даже между совсем уже доисторическими прапопуляциями, которые около 25 тысяч лет назад положили начало сибирской и американской линиям этногенеза, генетическое расстояние было таким же, какое наблюдается сегодня между популяциями в пределах современных коренных народов Сибири и Америки.
Согласитесь, что ' генетические постоянные, сохраняющиеся в течение 25 тысяч лет, по праву могут быть названы генетическими константами этнической истории. Хотите знать, какова общая генетическая протяженность этноисторического пути, пройденного народами того или иного   историко-культурного   мира,   помножьте число этапов этногенеза на генетическую константу этногенеза. Вот и весь расчет. Правда, для этого нужно, чтобы генетики предварительно вычислили эту константу для интересующей вас историко-культурной общности, ведь она может быть разной для разных регионов, так как генетический темп смены этапов есть лишь отражение реальных исторических процессов. Но это уже несложно, коль скоро разработана программа для ЭВМ и необходимые генетические данные существуют для подавляющего большинства народов мира.
Таковы генетические факты, впервые указавшие на присутствие в этногенезе некой закономерности... Но пока эта закономерность, подобно загадочным табличкам ронго-ронго с острова Пасхи, выражена на неизвестном «генетическом языке». Не исключено, что истолковать ее разные специалисты по проблемам этнической истории смогут по-разному. И потому — теперь уже в порядке гипотезы, ведь статья и написана для рубрики «Клуб «Гипотеза» — предлагаю наше прочтение этой генетической записи событий, порождающих этно-генезис и смену народов.
Любой этнос, каким бы путем он ни возник, сегодня представляет систему больших и малых популяций, сознающих себя частями и представителями единого этнического целого. И подобно тому,  как  весь этнос  в  целом  отличается от других, эти части также отличаются особенностями речи (диалектами и говорами), да   и   многими   другими   сторонами   культуры.
Что это? Еще не стертые временем следы былой разнородности, предшествовавшей сложению этноса? Или же свидетельства его дальнейшего развития и вызревания в его недрах этносов будущего? Этнограф из этих предположений может предпочесть любое с равной вероятностью. Наш же выбор зависит от того, подчиняются ли различающиеся по культуре части единого народа установленной связи между этнокультурной и генетической дифференциацией популяций.
И выяснилось, что среди самых разных этносов Европы, Азии и Америки популяции отличаются друг от друга не хаотически, а так, что находятся в среднем на постоянном для региона генетическом расстоянии. Тем самым обнаружился некий оптимум в уровне генетических различий между популяциями одного этноса. Но самое главное: по абсолютной величине этот оптимум оказался равным генетической константе — средней генетической протяженности одного этапа этногенеза!
В этом мы и увидели ключ к разгадке существования генетических констант.
Ни один народ не может существовать в неоднородном и динамичном внешнем мире как единая, сплошная и оттого безликая масса населения. Различные общности в процессе своего развития решают собственные, локальные, а не только общеэтнические задачи. Это в определенной мере и неизбежно и необходимо для самого существования этноса, особенно если он расселен по разным природно-климатическим зонам. Это придает этносу пластичность, устойчивость в противостоянии внешним воздействиям, эффективность во взаимодействии с внешней средой, благоприятствует поиску новых форм хозяйствования и, в конечном счете, увеличивает творческий потенциал всего народа. Весь вопрос в том, до какой степени такое обособление не угрожает его целостности, не ведет к необратимым ослаблениям внутренних цементирующих связей. Внутреннее генетическое разнообразие этноса, как чуткая стрелка аналитических весов или барометра, сдвигается к минимуму, если популяция постепенно утрачивают свою самобытность и внутренняя структура этноса упрощается. И, напротив, разнообразие растет, если с ростом самобытности ослабевают узы этнического единства и надвигается угроза его распада. Уверен, что ни этнографу, ни специалисту по социальной психологии не просто взвесить бесчисленные элементы духовной и материальной структуры сотен и тысяч популяций на единых весах, чаши которых колеблются между полным единообразием этноса и столь полной самобытностью слагающих его популяций, что утрачивается сознание их этнического единства. Генетические же весы такое аналитическое взвешивание производят постоянно, я бы сказал, что гены осуществляют мониторинг этнического процесса, ведут непрерывный контроль «оптимального режима» истории народа. И куда бы от этого константного режима ни сдвинулась интенсивность этнической истории, способность этноса сохранять себя в динамичном внешнем мире снижается и возрастает вероятность его затухания или распада, а вместе с тем и начало нового этапа этногенеза.

*    *    *

Не исключено, может возникнуть сомнение в том, что с помощью такой обобщенной модели возможно изучать законы развития отдельных народов. Однако здесь мы следовали той методологии поиска закономерностей, как она выражена в словах К. Маркса: «Общие законы осуществляются весьма запутанным и приблизительным образом, лишь как господствующая тенденция, как некоторая никогда твердо не устанавливающаяся средняя постоянных колебаний».
Мы стремились, отвлекаясь от живой, расцвеченной этническими узорами ткани истории народов, проникнуть за эту завесу и попытаться увидеть нечто единое и целостное в том, что обычно видится как сложносплетение уникальных и неповторимых линий этногенеза. •