Этюды по сравнительной биологии России и Америки (часть 3)

Окончание. Начало статьи - читать.

Почему деньги плохо работают
Существует ряд общих проблем, которые ограничивают эффективность научных исследований в России. Крупные гранты у нас обычно получает руководитель лаборатории, и он может платить из гранта зарплатные надбавки научным сотрудникам, аспирантам и т.д. Однако никто не мешает ему выплатить надбавки полностью себе. Многие так и делают. Часто это происходит не из корысти, а из практических соображений: появляются наличные деньги, которыми можно оплатить услуги научного сервиса, реактивы. Тем не менее возможности для злоупотреблений тут очевидны. В США зарплата профессоров ограничивается университетом. В моей лаборатории я могу выплатить себе из грантов не более трех месячных зарплат — и то подобное происходит после того, как я отказываюсь от своего трехмесячного летнего отпуска и обязуюсь работать в лаборатории.
Большая проблема российских академических учреждений в том, что количество бюджетных ставок в них ограничено, но при этом уволить человека, уже работающего на ставке, практически невозможно. Находящиеся на ставке сотрудники могут быть недостаточно квалифицированными, поэтому увеличение лабораторного бюджета за счет выигранных грантов часто сопровождается наймом сотрудников, не имеющих ставки. Но поскольку финансирование по грантам приходит с большими опозданиями, зарплата внебюджетных сотрудников начисляется нерегулярно, что отрицательно сказывается на темпе работ. В качестве примера: Минобрнауки проводит ряд конкурсов на 2010 г. в марте, финансирование по выигранным заявкам будет получено не раньше июня, т.е. к тому времени, когда уже надо будет сдать два квартальных отчета. Иногда деньги доходят лишь в октябре. Естественно, что в такой ситуации в декабре большая часть бюджета по гранту не истрачена. «На помощь» приходят фирмы, которые продают реактивы и оборудование и могут не без выгоды для себя предоставить лабораториям подложные накладные на поставки, якобы осуществленные в конце года.
Проиллюстрирую некоторые особенности национальной науки на примере лабораторий, которыми руковожу в России. Все мои бюджетные (не конкурсные) поступления зависят от ставок. Ставки контролируются директором. В одном из институтов у меня шесть ставок, а работает 20 человек. Ставки нужно дробить, я делю их на восьмушки, нанимаю людей и получаю право платить им надбавки из крупного гранта РАН. В целом около 80% бюджета моей лаборатории в России дают гранты — РАН, РФФИ, МОН. В декабре по возможности стараюсь выплатить надбавки минимум на четыре месяца вперед, чтобы пережить «голодное» время задержек грантовских выплат. Несколько лет назад подмогой были зарубежные гранты, которые не зависели от российских правил и давали необходимую гибкость и свободу при проведении исследований, но сейчас они практически свелись к нулю, т.к. идея вкладывать деньги в российскую науку у западных фондов в последнее время непопулярна.

Что нам мешает
1. Отсутствие гибкости в использовании средств.
2. Невозможность переноса денег из одного бюджетного года в другой.
3. Отдаленность от мирового научного рынка и, как следствие, затрудненность оплаты публикаций в ведущих изданиях. Графы «Оплата публикаций» ни в одном российском гранте вы не найдете. Легче это сделать собственной кредитной карточкой, поскольку провести через бухгалтерию невозможно.
4. Отсутствие доступа молодежи к практическим лабораторным курсам, которые активно проводятся по всему миру и позволяют создавать интеллектуальные социальные сети молодых исследователей и эффективно овладевать самыми современными методами.
5. Затрудненность обмена материалами. «Пробирка в кармане» — наш излюбленный способ транспортировки. Легче купить билет на самолет и что-то привезти самому, чем заказывать необходимое и ждать разрешения таможни. Таких проблем нет нигде в мире, кроме Новой Зеландии, куда невозможно послать что-нибудь живое. В любую точку земного шара можно доставить биологический материал в течение двух-трех дней (на четвертый он просто погибнет). Его коммерческая ценность равна одному доллару, научная же огромна — подчас это годы работы и жизни. Необходимость такого обмена исключительно важна, поскольку увеличивает реальные возможности. В одной лаборатории невозможно делать все.
6. Отсутствие ряда важнейших научных сервисов и низкое качество имеющихся. На Западе действует много сервисных компаний, которые официально за небольшую плату осуществляют рутинные вспомогательные биопроцедуры — секвенирование ДНК, клонирование, получение антител и многие другие. У нас этого нет. Есть, конечно, центры коллективного пользования, заполненные дорогим оборудованием, которые чаще простаивают, или же качество их работы очень невысоко. Есть и «серый» рынок, когда услуги подпольно оказывают сотрудники других институтов на институтском оборудовании и с оплатой наличными.
7. Проблемы с администрацией институтов и университетов: если на Западе администрация очень дорожит учеными, получающими крупные гранты, и заинтересована, чтобы они занимались наукой, то у нас этой заинтересованности и поддержки нет. Связано это, с одной стороны, с низким процентом накладных отчислений с грантов, с другой — с незначительной долей конкурсного финансирования.
8. Фактическая невозможность организации новой независимой лаборатории для молодого ученого, демонстрирующего высокие научные результаты. Это одна из основных причин утечки мозгов. В США есть четкая и понятная процедура карьерного роста: будь умнее и активнее, чем все остальные, работай больше и, если повезет, у тебя будет шанс организовать свою независимую лабораторию. Кроме того, в США действует жесткая система: ты должен обязательно менять место. В организации, где ты был постдоком, получить место доцента ты не можешь. Организация новой лаборатории на новом месте сопряжена с большими тратами, и университет, который приглашает исследователя-завлаба, должен выложить не менее полумиллиона долларов на так называемый стартап. Стартап «отрабатывается» отчислениями с грантов, которые в будущем будут получены приглашенным исследователем. В наших условиях стартапы невозможны, и молодые ученые вынуждены годами работать в тени своего бывшего руководителя, который обеспечивает (а, следовательно, контролирует) доступ к научному оборудованию, студентам и т.д. В результате профессиональный, карьерный рост молодого ученого и обретение им независимости ограничены.

Что делать
Большую часть наших проблем можно решить, и для этого не нужны дополнительные средства из бюджета. У нас налицо перерасход денег относительно числа активных ученых и отсутствие механизмов, обеспечивающих выявление лучших ученых и их приоритетное финансирование. В этих условиях простое увеличение количества денег не приведет к позитивным изменениям. Важнее сначала ввести и заставить работать механизмы, которые позволят:
1) проводить приоритетное финансирование лучших лабораторий,
2) обеспечить беспрепятственный доступ руководителей лучших лабораторий в вузы для подготовки студентов и организации их научной работы на базе лабораторий,
3) обеспечить создание новых независимых лабораторий, возглавляемых молодыми учеными, получившими подготовку в ведущих лабораториях.

В целом нужно признать, что Россия сегодня — лишь малая толика общемирового биологического пространства, и относиться к этому спокойно. Ведь, в сущности, 100 приличных современных биологических лабораторий для нас вовсе не мало. Специалистов-биологов сейчас готовят биофаки МГУ, СПбГУ, НГУ, ПущГУ и медико-биологический факультет ММА, еще несколько кафедр в МФТИ и на физфаке МГУ. В лучшем случае весь выпуск года — 400–500 человек на всю страну. Около половины этих выпускников решают посвятить себя науке. Многие уезжают на Запад. Таким образом, в среднем в год на одну хорошую лабораторию приходится никак не более двух выпускников, лишь 5% из которых смогут когданибудь создать собственные лаборатории (последняя оценка получена на основе статистики, в течение длительного времени собираемой в США).
Таким образом, естественный прирост отечественных лабораторий биологического профиля силами специалистов, подготовленных в наших вузах, составляет не более десяти лабораторий в год, т.е. оптимизация научного процесса должна лишь обеспечить дальнейшее развитие 100 лучших лабораторий и естественный ежегодный десятипроцентный рост их общего числа.
Очевидно, что процедура первичногоотбора и периодической переаттестации для сохранения статуса лучшей лаборатории должна быть конкурсной и основываться не на ведомственной принадлежности или академических регалиях руководителя, а на текущей научной продуктивности в сравнении с профильными лабораториями развитых стран.

СПРАВКА
Константин Викторович Северинов окончил биологический факультет МГУ по специальности «Биохимия» в 1990 г. C 1991 г. работал в США в Колумбийском и Рокфеллеровском университетах. В 1993 г. защитил кандидатскую диссертацию. В 1997 г. получил звание профессора и возглавил лабораторию в Университете Рутгерса (Нью-Джерси, США). В 2005 г. частично вернулся в Россию, в 2006 г. защитил докторскую диссертацию. В настоящее время заведует лабораториями в Институте молекулярной генетики, Институте биологии гена и Университете Рутгерса.
В начале октября 2009 г. в Интернете было опубликовано открытое письмо президенту и премьеру РФ, подписанное несколькими десятками ученых, уехавших за границу. Работающие на Западе специалисты назвали положение дел в российской фундаментальной науке катастрофическим и предложили ряд мер, которые могли бы исправить ситуацию. Письмо вызвало негативную реакцию со стороны членов РАН.