А. И. ГЕРЦЕН И Н. П. ОГАРЕВ

Казнь Пестеля и его товарищей А. И. Герцен назвал началом своего пробуждения «от ребяческого сна». Сердце подсказало, что он «не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи». Мальчиком 14 лет «я клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками. Я не отомстил; гвардия и трон, алтарь и пушки — все осталось; но через тридцать лет я стою под тем же знаменем, которого не покидал ни разу»,— так писал Герцен в «Полярной звезде» в 1855 г.
Имена Александра Ивановича Герцена (1812—1870) и Николая Платоновича Огарева (1813—1877) не случайно стоят рядом среди писателей и общественных деятелей России. Дружба их началась с детских лет и продолжалась всю жизнь. Их связывала общность взглядов, глубокая любовь, сходность судеб — изгнанников и борцов против самодержавия. За политическую деятельность, еще юношами, едва окончившими Московский университет, оба подверглись судебному преследованию, в 1834 г. они были арестованы. Герцена в следующем году ссылают в Пермь, затем в Вятку, Владимир, Новгород... Лишь в 1842 г. Герцен вернулся в Москву. Огарев жил под надзором властей в Пензенской губернии...
Москва была родиной Герцена. В ней он формировался как ученый, писатель, революционер. Многими жизненными нитями связана его судьба и с Подмосковьем. Васильевское, Покровское-Засекино, Соколово, Перхушково, Архангельское и другие места хранят о нем память.
В Васильевском, имении отца Герцена, И. А. Яковлева, Герцен проводил летние месяцы в детские и юношеские годы. Имение, живописно расположенное по обоим берегам Москвы-реки, лежало на Смоленском тракте, недалеко от Звенигорода. Очарование здешней природы, тишина и приволье после московской жизни в доме отца возбуждали в юноше радостное чувство бытия. «Для меня деревня была временем воскресения, я страстно любил деревенскую жизнь».
«Я мало видал мест изящнее Васильевского,— вспоминает Герцен.— Кто знает Кунцево и Архангельское Юсупова или именье Лопухина против Саввина монастыря, тому довольно сказать, что Васильевское лежит на продолжении того же берега верст тридцать от Саввина монастыря. На отлогой стороне — село, церковь и старый господский дом. По другую сторону — гора и небольшая деревенька...»
Возвращаясь из года в год на летние месяцы в Васильевское, встречаясь со знакомыми местами, юноша улавливал совершавшиеся перемены в нем самом. Васильевское с его неповторимой природой, с деревенским однообразием жизни как бы подчеркивало духовный и умственный расцвет юности. «В 1823 г. я еще совсем был ребенком, со мной были детские книги... В 1827 я привез с собою Плутарха и Шиллера; рано утром уходил я в лес, в чащу, как можно дальше, там ложился под дерево и, воображая, что это богемские леса, читал сам о себе вслух... В 1829 и 30 годах я писал философскую статью о Шиллеровом Валленштейне...»
Расставшись навсегда с родиной, тоскуя по родным полям и лесам, по русской деревне, Герцен с грустью вспоминал на чужбине о времени, проведенном им в Васильевском.
Пока Герцен находился в ссылке, Васильевское было продано. Новая полоса жизни, после возвращения из новгородской ссылки, связана у Герцена с другим подмосковным имением — Покровским - Засекиным (1843—1844). «Уединенное Покровское, потерянное в огромных лесных дачах, имело совершенно другой характер, гораздо больше серьезный, чем весело брошенное на берегу Москвы-реки Васильевское с своими деревнями. Разница эта даже была заметна между крестьянами. Покровские мужички, задвинутые лесами, меньше Васильевских походили на подмосковенных, несмотря на то, что жили двадцатью верстами ближе к Москве».
В пору жизни в Покровском и сам Герцен уже был не тот, что во времена своей юности. Годы ссылки, годы тяжелых раздумий, встреч со многими и многими людьми разных сословий и убеждений, философские и политические искания окончательно сформировали взгляды Герцена — писателя и ученого. В Покровском Герцен работал над «Письмами об изучении
природы» — материалистическим философским трактатом. «В крепостной России 40-х годов XIX века он сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени»,— писал о Герцене В. И. Ленин.
Во время пребывания в Покровском Герцен мучительно сознает свою личную причастность к обездоливанию крепостных. «Когда я смотрю на бедных крестьян,— записывает он,— у меня сердце обливается кровью; я стыжусь своих прав, стыжусь, что и я долею способствую заедать их жизнь, и этот стыд поднимает душу и не бесплоден...»
В Покровское к Герцену съезжались друзья: В. Г. Белинский, профессор истории Т. Н. Грановский, знаменитый актер М. С. Щепкин, литераторы Н. X. Кетчер, В. П. Боткин. Оживленные дружеские беседы по вопросам политики, философии, искусства переходили в страстные споры, выяснялись взгляды, обнаруживались расхождения. В Покровском произошло тесное сближение Герцена с Белинским, здесь писалась герценовская статья о знаменитых публичных лекциях по истории профессора Т. Н. Грановского, здесь же наметились и первые признаки расхождений Герцена с его друзьями, склонявшимися к философскому идеализму.
Герцен сохранял память о Покровском до конца жизни. Вспоминал он небольшое русское село, просторный дом, срубленный из отборных толстых бревен, запруженную речку, темный лес, через который шла просека в Звенигород, ржаные просторы, проселочную дорогу, лентой тянувшуюся до самой Можайки. «Дубравный покой и дубравный шум, беспрерывное жужжание мух, пчел, шмелей... и запах... этот травяно-лесной запах, насыщенный растительными испарениями, листом, а не цветами., которого я так жадно искал и в Италии, и в Англии, и весной, и жарким летом и почти никогда не находил».
С детских лет помнил Герцен непременные остановки в селе Перхушкове, стоявшем на пути от Москвы в Васильевское и Покровское. До наших дней сохранился там старинный дом, некогда принадлежавший двоюродному брату Герцена А. А. Яковлеву, изображенному в «Былом и думах» под именем Химика. «Запущенный барский дом стоял на большой дороге, окруженной плоскими безотрадными полями; но мне и эта пыльная даль,— вспоминал Герцен,— очень нравилась после городской тесноты».
Последние годы пребывания в Москве (1845—1846) до отъезда за границу (1847) Герцен с семьей проводил летние месяцы в Соколов е. «Соколово — это красивый уголок Московского уезда, верст двадцать от города по тверской дороге,— писал Герцен.— Мы нанимали там небольшой господский дом, стоявший почти совсем в парке, который спускался под гору к речке. С одной стороны его стлалось наше великороссийское поленив, с другой — открывался пространный вид вдаль...».
В Соколове так же, как и в Покровском, собирался обычный круг друзей: Н.П.Огарев, Т. Н. Грановский, Н. X. Кетчер.
В дружеском кружке между тем в эту пору уже резко обозначались идейные разногласия. Именно здесь, в Соколове, произошло объяснение между Герценом и Грановским, положившее начало размежеванию материалистов и идеалистов. Уступок не могло быть ни с той, ни с другой стороны. «...Вся наша деятельность,— вспоминал Герцен,— была в сфере мышления и пропаганде наших убеждений... какие же могли быть уступки на этом поле?..».
В годы молодости своей, еще до ссылки в Вятку, Герцен вместе с Огаревым побывал в Архангельском (1833). Природа этого удивительного подмосковного уголка, покрытого могучим сосновым бором, с живописными лугами вдоль Москвы-реки совершенно очаровала юношу. «Посмотрите, как мил этот маленький клочок земли от Москвы-реки до дороги,— писал Герцен.— Здесь человек встретился с природой под другим условием, нежели обыкновенно. Он от нее потребовал одного удовольствия, одной красоты и забыл пользу; он потребовал от нее одной перемены декорации для того, чтобы отпечатать дух свой, придать единственной красоте красоту художественную... Бывали ли вы в Архангельском? Если нет — поезжайте...»
Возвращаясь в воспоминаниях к началу дружбы с Герценом, Н. П. Огарев называл «лучшим местом» около Москвы Кунцево. Бывш. имение Нарышкиных с прекрасным парком, глубокими оврагами и кручами над Москвой-рекой, Кунцево привлекало к себе внимание и вызывало восхищение москвичей.
Но для Огарева и Герцена эти места имели особую прелесть. В 1827 г. Н. П. Огарев жил на даче в Кунцеве. Это был год их знаменитой клятвы на Воробьевых горах. Тогда они присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать жизнью ради борьбы за свободу. Они пронесли верность клятве сквозь все испытания и превратности жизни. «Кунцево для меня,— писал Огарев,— кроме своего в самом деле живописного берега, имеет личные воспоминания. Тут первая отроческая любовь... Память о первом развертывании душевных сил...»

Мне жалко радости былой
И даже прошлых жаль страданий,
Знакомых мест, любимых мной.
И наших кунцевских скитаний,—
вспоминал Н. П. Огарев в одном из своих стихотворений.

В Подмосковье, на границе с Рязанской областью, неподалеку от железнодорожной станции Фруктовая есть поселок с поэтическим названием Белоомут. Расположен он вдоль берега Оки. В прошлом это подмосковное родовое имение Огаревых. В память поэта здесь открыта библиотека. Две улицы носят его имя — Большая и Малая Огаревские. Сделавшись в 1834 г. владельцем Белоомута, Н. П. Огарев освободил белоомутских крестьян от крепостной кабалы.